– Взыскание невозвратных долгов.

– Я думал, невозвратными долги называются от того, что их нельзя вернуть.

– Ваше Величество, нет такого долга, который нельзя, так или иначе, вернуть, - скупо и неприятно улыбнулся герцог.
– Это проблема скорее… времени, широты подхода, а также изобретательности взыскателя.

– Кажется, вам сей вопрос хорошо знаком, - Оттовио испытующе посмотрел на герцога. Вартенслебен выдержал долгий взгляд повелителя, не моргнув и не смутившись.

– Да, - ответил аристократ.
– Я не горжусь этим, однако и стыда не испытываю. Мою семью обирали десятилетиями, пользуясь тем, что три поколения владетелей не желали вникать в сложные вопросы управления имуществом. Ведь благородные Вартенслебены выше презренного металла, они осыпали им друзей без счета, разбрасывали, как навоз. И когда я забрал причитающееся мне наследие…

Молодой император отметил про себя это «забрал» - герцог опять не стал вилять и назвал все прямо. В новых друзьях Оттовио ценил в первую очередь именно это. Регенты и островные спутники буквально душили вязкой и лживой предупредительностью, которая обволакивала, как патока, в ней терялись слова и поступки, казалось, умирала сама душа. А герцог, граф, эмиссар, князь, даже маркиза - все они были в первую очередь людьми дела. Им не требовалось оправдание для какого-либо деяния, только повод и возможность его совершить. Такие люди привлекали. Такая жизнь привлекала – и ее обещали юному императору новые друзья. Дело оставалось за малым - всего лишь научиться править, оглядываясь на достойные примеры.

– …семья растеряла все именные привилегии, - продолжал Вартенслебен, безэмоционально и размеренно, словно кукла-автоматон, в которой звук производится дивным соприкосновением шестеренок и музыкальных пластин.
– Четыре пятых владения было перезаложено, долгов на восемьсот тысяч золотых, а еще четыреста тысяч оказались должны уже нам. И никто не собирался эти деньги возвращать, потому что прадеду, деду и отцу не к лицу было стучаться в чужие двери, напоминая о долгах и сроках, будто презренным ростовщикам.

Император не удержался от гримасы удивления. Суммы выглядели… головокружительно. Взгляд Оттовио сам собой остановился на бутылочке с перцем, что висела поверх белой мантии герцога. Судя по всему, теперь владетель Малэрсида не испытывал нужды в средствах.

– Да, - столь же ровно произнес Вартенслебен, перехватив императорский взгляд.
– Теперь я могу себе это позволить.

– Видимо, было нелегко.

– Зато я открыл для себя правило трех попыток.

– Три попытки?

– Да. Правитель не должен управлять всем самолично, это просто невозможно и говорит скорее о глупости, чем достоинстве. Искусство власти есть умение давать правильные поручения правильным людям. И, разумеется, проверять их исполнительность. В любом, самом запущенном деле достаточно повесить одного за другим двух негодных, вороватых исполнителей, чтобы третий уяснил общую тенденцию и проявил необходимое старание.

– И это правило без исключений?
– позволил себе улыбку император, обдумывая услышанное.

– Ну почему же, исключения встречаются всегда и везде. Если не получается, это говорит лишь о том, что виселиц нужно больше. Один раз их понадобилось сразу девять, чтобы хватило на всю семью казнокрада.

– Кто-нибудь назвал бы это… жестокостью, - Оттовио решил опробовать науку маркизы, способ задать достаточно прямой вопрос, не ущемляя притом гордость собеседника. Дескать «кто-то», но разумеется не я. Все все понимают, но в словесном поединке форма столь же важна, как содержание.

– Безусловно, - согласился герцог.
– И называли. Но взгляните на это с другой стороны. Правильно организованная жестокость показывает неотвратимость наказания. Неотвратимость сокращает воровство. Меньше преступлений - меньше казней. Это как успешный штурм крепости. Армия теряет много людей сразу, но в итоге потери оказываются меньше чем долгомесячная осада, в которой ежедневно по нескольку человек гибнут от болезней, поножовщин и вражеских вылазок.

– Любопытный взгляд, в нем есть некое зерно истины, - согласился Оттовио, думая про себя, что советы маркизы в очередной раз оказались мудрыми и практичными.

Оттовио не мог отделаться от ощущения, что именно сейчас он видит настоящего герцога, настоящего Удолара Вартенслебена. Этот образ одновременно завораживал и отталкивал. Но больше все-таки завораживал. Так же как привлекал Шотан, отвратительный в своей извращенной жестокости, блистательный в искусстве войны. Как горский князь Гайот, настоящий дикарь, не берущий в плен людей чести, но в то же время командир пехоты, непобедимой на поле боя. Как сородич императора Курцио, скользкий, слизистый будто угорь, но ведающий многие тайны многих людей. Как маркиза, которая ничем не отталкивала и была умнее церковных патриархов. У таких людей хотелось учиться, им хотелось подражать - в тех качествах, что император считал достойными и полезными.

Капель за окном усиливалась. Хотя крышу дворца регулярно чистили от снега, и все же оставалось достаточно, чтобы таять, порождая целые ручейки.

– Думаю, остальные портреты мы изучим и оценим позже, - вынес решение Оттовио.
– Обилие красоты затуманивает разум, снижает… остроту вИдения. Прекрасное надо употреблять, как лекарство, в малых дозах, делая перерывы для усвоения.

– Как пожелаете, Ваше Величество.

– Разумеется, все, кто почтил Двор этой честью, получат грамоты с выражениями моего искреннего восхищения красотой благородных дев, - продолжил мысль Оттовио.