– Моя душа, ядро земли греховной,

Мятежным силам отдаваясь в плен,

Ты изнываешь от нужды духовной

И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства

Расходуешь на свой наемный дом,

Чтобы слепым червям отдать в наследство

Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,

Копи свой клад за счет бегущих дней

И, лучшую приобретая долю,

Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно1, – монотонно прочёл Уэйд и с раздражением отбросил в сторону сборник стихов Шекспира.

– О, всё намного хуже, чем я предполагал, – поджав губы, заключил Грант, с досадой глядя на книгу, упавшую на излом раскрытых страниц.

– Ты заблуждаешься, мой друг, – криво усмехнулся Уэйд, – всё более чем обычно…

Подойдя к креслу напротив софы, Сидни откинул полы фрака и, шумно выдохнув, сел.

– Что тебя гнетёт, дружище?

– Бессмысленность жизни? Её скоротечность? Бренность всего мною созданного? – натянуто улыбнувшись, ответил Уильям.

– Уилл, о чём ты говоришь? Ты один из выдающихся драматургов нашего времени! Разве этот вечер не доказывает твою гениальность? В театре был аншлаг!

– Гениальность? – возмущённо воскликнул поэт. – Единственное, что сегодняшний спектакль доказал – дурновкусие высшего общества! Заверни в блестящую обёртку кучу навоза, они сожрут его аппетитно причмокивая, со всей уверенностью заявив, что прежде не пробовали ничего более изысканного. Эти люди пришли в театр вовсе не ради пьесы, не в поисках культурного просвещения или утоления жажды прекрасного, ими двигало стремление быть в кругу себе подобных, показать, что они достойны и состоятельны.

– Но их мотивы не делают пьесу лучше или хуже, – попытался успокоить драматурга актёр.

Уильям сипло рассмеялся.

– Невозможно испортить то, что изначально не стоит и пени.

– По-моему, ты слишком придирчив к себе! – снисходительно заключил Грант.

Внезапно Уэйд подскочил на ноги, со злостью швырнув трубку в угол комнаты. Его глаза из-за расширенных зрачков были чернее вороньего пера. От нездорового, почти безумного, блеска в них Сидни передёрнуло.

– Я устал! Я чертовски устал от надобности быть частью этого балагана! Где оно – великое искусство? Творческий полёт? Гений ниспосланный свыше? Всё, чем я занимаюсь, это переписываю старые, поверхностные пьески, потому что именно они прельщают толпу! Людям не нужна глубокая поэзия. Они не хотят знать мои истинные мысли о жизни, о смерти, об их надменных задницах в брюках за двадцать фунтов, иначе бы ужаснулись! – давясь словами, со всей страстностью, заявил поэт.

– Так и ужасни их! Напиши о том, что уважит твой взыскательный вкус. Ты маэстро трагедии, Уильям, заклинатель людских страстей…

– И имя мне пустословие, – горько ухмыльнулся драматург, прикладываясь к дешёвому джину.

Воцарилась тишина, которая, впрочем, продлилась недолго.

– Со всем уважением, друг, но опиумный дурман не в силах решить твоих проблем…

Стоило Сидни открыть рот, как Уильям с грохотом поставил бутылку на чайный столик и, схватив со спинки стула сюртук, без объяснений направился к выходу.

– Куда ты?! – удивлённо окликнул его Грант, поднимаясь из кресла.

– Писать свой проклятый шедевр! Ты ведь это хотел от меня услышать?! – брезгливо выплюнул драматург. – Комната оплачена на год вперёд, ни в чём себе не отказывай.

Отвесив приятелю утрированный поклон, Уильям ехидно усмехнулся и вышел прочь.

___________________

[1] У. Шекспира. Сонет № 146

В Лондоне Мильтоны провели ещё два дня.

Эрин, чем-то безмерно воодушевлённая, постоянно где-то пропадала, уходила после завтрака, возвращалась ближе к ужину. Мэри и Грейс, по большей части, были предоставлены сами себе, с оговоркой на постоянное сопровождение Николаса.

Первый день молодые люди скучающе играли в бридж вместе с Арлин Йорк, которая, получив письмо, незамедлительно нанесла приятельницам визит. Ньюмен встретил новость о прибытии гостьи с явным отторжением, но, к удивлению всех присутствующих, на сей раз девушка практически не выказывала своей заинтересованности, а так же заверила подруг, что решила на неопределённый срок оставить поиски мужа и насладиться свободой. Грейс, поражённая столь смелым заявлением, попыталась выспросить у Арлин, что в её понимании означает свобода. Внятного ответа леди так и не получила.

На следующий день мисс Йорк уговорила друзей отправиться на прогулку в Гайд-Парк. Погода выдалась на удивление ясная, что стало главным доводом в принятии решения. Но, несмотря на благосклонность осеннего Лондона и приятную компанию, Мэри была не в силах отпустить события произошедшие в театре. Мысли об Уильяме Уэйде не покидали графиню ни на минуту. А предположения, отчего драматург столь скоро покинул приём в свою честь, вынуждали вновь и вновь прокручивать в памяти их пустяковый разговор. Чрезмерная отрешённость старшей Мильтон не укрылась от пытливой Арлин. Она несколько раз предлагала подруге облегчить её бремя беседой, но Мэри предпочла оставить терзающие душу сомнения при себе.