– По-моему, она просто истеричка! Кликуша!

– Кто?

– Ну, эта Орлова! Верно, от некрасивости!.. Она что - любовница этого монаха?

– Фотия? Не думаю. Духовная дочь! Бывает ведь и просто связь по духу! Духовные дети...
– сказано не без ехидства.

Элиза взглянула на него с испугом. Неужто он на исповеди способен выдать ее Фотию - не только свои грехи, но и ее?.. И этот неопрятный монах с темным горящим глазом все знает?.. Сама она была религиозной, и чем дальше - больше, но не терпела духовников.

– О-о!
– сказал он обрадованно. Сейчас объявит квинту - или что-нибудь подобное. Он выигрывал - как всегда в жизни.

– В свете только и разговоров, как вы возлежите с ним на камнях в его монастыре перед распятием. И как ты целуешь ему руку при встрече!

– Ах, милая! Я перецеловал в своей жизни столько куда более грязных рук!

...Он снова вспомнил маленького человека, с брюшком, с плебейской манерой держать руки скрещенными на груди и глядеть исподлобья, с ужасающим корсикан-ским французским - так раздражал русских генералов, для кого французский был родным. Император из лейтенантов! Он, Александр, подписавший вместе с семью государями анафему ему, бежавшему с Эльбы: "Наполеон поставил себя вне гражданских и социальных законов", - за это именно, более всего и уважал его. Это стоило, пожалуй, всех его побед. Как? Несчастному изгнаннику, побежденному... высадиться на пустынном берегу, всего с несколькими сторонниками - и... чтобы вся Франция, смертельно уставшая от тебя, от твоих войн, потерявшая в них три поколения своей юности, вышла тебе навстречу?.. Он боялся задать себе вопрос - что было бы, если б...

– Аракчеев!
– сказала вдруг Элиза про себя почти уверенно.
– Аракчеев!
– Она боялась раньше назвать это имя.
– Вот кто приказал убить Охотникова! Аракчеев!
– Она ненавидела его всегда. Несчастный! Его никогда не любили женщины. Недаром он путался с этой крепостной!
– Как ее звали? Настасья Минкина! Настасья!.. А если не он? Кто скажет точно?.. Все равно!
– Она ненавидела этого человека - и не могла понять, почему Александр так упорно приближал его?..
– Я думаю только о престиже государя, - сказала Элиза строго.
– Какая-то мрачная мистерия!..

– Ну, считай, что мы жили с тобой в эпоху мистерий! (И улыбнулся по-детски.)

Лишь сестра Екатерина понимала его. Катиш... Бизям Бизямовна... Они были из одного куска мрамора!

...Инцест! Единственная из женщин... Может, Господь - там, наверху устроит им свидание? И сделает так, что там они не будут братом и сестрой?.. Инцест. Какое страшное слово - царапает ухо. Правда, говорят, у Байрона - кумира нынешних либералистов - было тоже нечто в этом роде...

Он помолчал и сказал спокойно:

– Приготовьтесь, Элиза!

Она приподнялась.

– К чему?
– Будто готова выслушать приговор - и снова села. Ждала этого всю жизнь. Сейчас он объявит о разводе. Как Бонапарт Жозефине. Она ведь тоже не смогла даровать мужу наследника. (Усилием сдержала кашель. Не хотелось в этот миг выглядеть жалкой.) Он женится на юной - как Бонапарт. Он еще не стар. Ему будет кому оставить это мрачное царство...

– Осталось три года - и мы уедем.

– Куда?
– Она узнала голос девочки, которая стояла с ним в классе, а он показывал ей рисунки. Совсем растерялась.

– Не знаю. Куда-нибудь. На курорт, в Швейцарию... Лечить твой кашель... Посмотрим!

– А Россия, а царство?..

– Мне сорок семь. Ровно в пятьдесят я откажусь от престола.

– Постой! А кто будет?..

– Николай! Я ж говорил тебе! Я составил письмо, хранится в Москве...

– Я думала... еще только мысли...

– Решение!
– сказал он жестко.
– Решение. Вы не против?

– А что мы будем делать?

– Лечиться. Отмаливать грехи, собирать цветы. В этих Альпах - пропасть прекрасных цветов... Помнишь - твои венки в юности? Психея!
– И добавил: Представь... когда-нибудь... Николай и Александрина едут по Невскому. В экипаже - и под приветственные клики... А мы стоим в толпе, среди малых сих - и тоже машем рукой!..

– Я согласна, - сказала она сразу же.
– Разумеется. Я согласна!

Эта женщина должна была быть его первой любовью, но, кажется, могла стать последней.

Чуть погодя - партию он выиграл - вышел пройтись по парку. Начинало смеркаться. Аллеи темнели, как жизнь, что была впереди... Увидел невдалеке стайку лицеистов - они шли парами, во всем оживлении юности. Строя не получалось. Он быстро свернул в другую аллею - чтоб избежать встречи, и надвинул шляпу. Лицей будил тоскливые мысли. Он сам его придумал некогда среди прочего хотел, чтоб там учились его младшие братья. Николай и Михаил. Но матушка встала в позу:

– Ваше величество позволит, я думаю, вдове воспитывать своих сыновей по собственному разумению, а не по прихоти... заезжих либералистов?

И хотя ему не нравилось, как воспитывали его братьев - генерал Ламздорф, по его сведениям, старался сделать из них гатчинцев, как при Павле, и, говорят, частенько бивал (из него самого когда-то пытались сделать гатчинца), - он сдался. Как сдавался не раз (и не только матери). Вдова убитого отца в самом деле имела право на свое мнение и капризы. Хотя он думал и теперь - что, если бы братья поучились в Лицее... Они, может, смогли бы довершить то, что он когда-то начинал... а после забросил - не получилось. Лицей был очередной его неудачей. Не самой главной, но... Картина мира, какая рисовалась ему, когда он только шел к трону, так и не удалась ему!