...Много позже, на пути в Европу, заночевав в Пулавском замке Чарторижских, он понял, кажется, что влекло его к Адаму. Фольварки на холмах, перелески с березами и вербами, поля в колокольчиках, ромашки все, как в России... только меньше, нежней. Все напоминало Россию... но было Европой! И Адам в отличие от других был европейцем! Когда Александр впервые в восемнадцатом узнал о заговоре против себя - своих офицеров - и что ему ставят в вину его пристрастие к Польше, он почти не рассердился, скорей, удивился. Как они прознали? Это было его тайной. Он всю жизнь мечтал проснуться однажды европейским государем! Он любил Адама. И только иногда усмехался невольно... Эти польские аристократы, после раздела осевшие в России на странных ролях: то ли заложников, то ли почетных гостей, то ли просто изгнанников - в постелях русских вельмож, то есть их жен!
– продолжали свой бой за Польшу.

...Охотникова... Алешу, Алексиса убили кинжалом в грудь - вечером, по выходе из театра. Кто убил, за что? Можно было догадаться, что из-за нее. Полиция, конечно, не дозналась. Элиза была в отчаянии. Грешила какое-то время, подозревая мужа: все подозревали... Но он был растерян, похоже, не меньше, чем она... Не в его это правилах. Он был слишком царствен - или слишком ленив. Да и кто ему мешал? Он открывал всякий бал в первой паре с Нарышкиной. Сам порекомендовал жене скульптора Мартоса, чтоб поставить памятник на могиле юноши. Дерево, сраженное молнией, - и скорбящая женщина, тоже сраженная, то есть она... Памятник был у всех на устах - о нем говорил весь дворец... Она ничего не хотела скрывать - она бросала вызов всем!

...Нет, Гортензия была настоящая королева! (Как, впрочем, Жозефина!) У Гортензии, единственной, пожалуй, были ноги, как те... Чьи? Те! Которые даже нельзя назвать. Те самые. Неужто и они исчезли без следа? У прусской королевыЛуизы - первой красавицы Европы - не было таких ног.

...Впрочем, Адам как-то сказал ей:

– Учтите! Не все дамы, на которых простирается внимание вашего супруга, - в самом деле любовницы его. Он довольствуется игрой. Ласки, не боле.

Чарторижский знал его лучше. Они ж были друзьями! Она помнит, как вошла в кабинет к мужу - и на его столе сидела его родная сестра, Екатерина, почти нагая. В легкой ночной рубашечке, задранной почти к животу. И Александр зацеловывал ей ноги. Катиш тогда было лет шестнадцать, не больше. Она смеялась от ласки - как от щекотки. Колокольчиком. И в глазах ее было счастье. (Элиза всегда помнила это счастье в ее глазах. Мне он никогда не целовал ног! Неужто мои были хуже?)

– Что это?
– спросила тогда Элиза в полной растерянности... (Хотя... какое имела право спрашивать? Неверная жена!)

– Ничего, - ответил он - не то смущенно, не то беспечно.
– У Бизям Бизямовны дурное настроение! Правда, Бизямовна? Я хотел поцеловать носик. Она сопротивляется!
– А целовал не нос, а ноги.

Эта русская манера сохранять детские прозвища, когда ребенок давно вырос! Некогда маленькая девочка назвала себя так, и все смеялись. Бизям Бизямовна! Какой это был год? Она точно помнит, что перед Аустерлицем. Может, пред самым его отъездом в армию?..

...Королева Луиза - первая красавица Европы... к которой не остался равнодушен и сам Бонапарт. (Жозефина после, в Париже допрашивала Александра, не было ль у ее мужа в Тильзите романа с Луизой?) Нет! Луиза была добродетельна и чиста. Но Александра она домогалась.

Луиза говорила про мужа:

– Не сказать, что он ничего не может! Может! Но - как чиновник, понимаете? Представляете меня... женой чиновника? Еще немецкого? Я только должна рожать ему детей! Наследников. А что наследовать им? Слабое королевство - полуразоренное? Бывшую армию Фридриха - что терпит одни поражения?

Но когда она спросила:

– Я увижу государя сегодня ночью?..

Александр ответил твердо:

– Нет. Нет!

– Но почему, почему?..

– Здесь граница, - сказал он, улыбаясь с нежностью, чтоб смягчить удар.
– Предел отношений - государей и царств!
– и на ночь запер дверь на ключ, проверил - убедился, что запер. Он дважды выдержал этот искус. В Петербурге и в Потсдаме. И был горд собой...

...Когда они спустились в склеп ночью, все трое - и руки их троих скрестились в торжественной клятве над гробом Фридриха Великого: почти масонский ритуал, священный союз, конечно, против Бонапарта, - Александр боялся, что рассмеется.

Прусская армия его разочаровала. На смотру он откровенно скучал и хотел, чтобы все скорей кончилось. Пруссаки были не лучше баварцев честное слово, а те уж вовсе не солдаты! И за что его отец так любил пруссаков? (Бедный отец!) Александр презирал Фридриха Вильгельма за то, что тот мог отпустить Луизу - одну, без себя - на переговоры с Бонапартом, в его шатер... В надежде, что ее красота поможет добиться уступок Пруссии. Он сам был неважный муж, и Элиза - неверная жена... но он бы ее - не отпустил! Даже если б самому грозила потеря трона!

– А Фотий, по-моему, просто - православный Савонарола, тебе не кажется?

– Почему - Савонарола? Не знаю. Может быть...
– Он пожал плечами и взял карты в талоне. Там уже почти ничего не осталось.

– Ну, может, нашему миру, как раз сейчас и не хватает Савонаролы?

...Валет червей, десятка червей и дама... Может, квинта? Козырная? Квинта - это сразу 250 поэнов! Мелочь он побрасывал. Азарт политика сиречь игрока - слегка раздул ноздри его скульптурно вылепленного носа.

...И вовсе Жозефина была не так стара! Если б не была она такой потерянной, такой усталой, при этом все равно оставалась царственной, и к ней никак не подходило словечко "экс" - "экс-императрица" (Александр вдруг приставил мысленно это "экс" к себе - "экс-император", ему не понравилось) - он бы с удовольствием добился близости с ней... с не меньшим удовольствием, чем с молодой Гортензией. Он хотел бы с ее помощью постичь Бонапарта. То был единственный человек его времени, который сумел оставить мировое поле брани - совсем не таким, на какое вступил! Он знал, что одолел Бонапарта силой - но не победил!..