Весной Ольга неожиданно встретила на улице Николая. Он похудел, коротко остриг свои роскошные волосы и был до краев полон лихой бедой.

— Что же, Леля, ты счастлива? — спросил Николай, буравя ее глазами.

— А ты, Коля? — через силу улыбнулась Ольга.

Николай молчал, только в глазах горели какие-то всполохи будущего несчастья, которое Ольга интуитивно почувствовала.

— А у меня все впереди, Лелька, — хрипло сказал Николай, — все только начинается, вот увидишь!

Он хотел сказать что-то еще, но махнул рукой, развернулся и ушел.

Ольга недоуменно смотрела ему вслед: о чем это он говорил?

Вскоре после встречи с Николаем, в начале июня, отец предложил Ольге и Ксении съездить в Павловск — проверить дачу.

Еще на подходе к дому Ольга поняла, что что-то не так — защемило сердце, заныла душа; а когда подошли ближе, стало ясно, что в их доме побывали непрошеные гости. Да ладно бы только побывали, но зачем искорежили, разрушили? Разбитые окна, переворошенные вещи, искалеченная (будто ее бросали об пол в порыве лютой злобы) мебель, выгоревшая веранда — словно бы здесь разгулялся Соловей-разбойник с отрядом поджигателей.

Велосипеды, чай на веранде, девичьи альбомы, старенькое расстроенное пианино — остались в другой жизни.

Отец с сестрами стояли посреди этого хаоса — жизнекрушения. Ксения плакала, а Ольга просто смотрела, закусив губы, словно каменная. Ей вдруг так явственно вспомнились те дни и ночи с Сережей в этом доме, красная осень, яблоки, вся страсть и нежность мира.

Было, ведь было. И все закатилось, как яблоко в траву.

Ксения обняла отца:

— Папа, мы все исправим, восстановим, потом…

Отец молча кивнул.

В этот же день вернулись в город.

Думали — вот скоро соберутся с силами, поедут в Павловск все вместе и наладят старое дачное житье-бытье, починят-оживят, но не успели.

В начале июля Ольгу арестовали.

Когда в квартиру вошли несколько красноармейцев, Ольга сначала даже не поняла, что это пришли за ней.

— Что вам нужно? — спросил Александр Михайлович.

Старший из незваных гостей, рыжеволосый мужчина в кожаной куртке, оглядел Ларичевых и остановил взгляд на Ольге:

— Вы — жена Николая Свешникова?

— Мы с Николаем давно не живем вместе, — пробормотала Ольга и вдруг замолчала, поняв, как нелепо звучит сейчас ее опровержение их с Николаем брака; фактически она все еще жена Николая, и вряд ли эти хмурые люди с маузерами в кобуре поверят во всю ее житейскую мелодраму.

— Ваш муж обвиняется в контрреволюционном заговоре, — сообщил чекист в кожаной куртке, — вы арестованы и отправитесь с нами, чтобы дать показания Чрезвычайной Комиссии. Но сначала мы произведем обыск у вас в квартире.

— Но Ольга не может отвечать за действия Николая, — ахнула Софья Петровна. — Тем более они давно разошлись!

— Что с Николаем? — срывающимся голосом спросила Ксения.

Комиссар повернулся к своим красноармейцам и приказал приступать к обыску.

На пол полетели книги, рисунки, фотографии, письма, постельное белье, платья, скатерти — просматривали все. Старшие Ларичевы молча наблюдали за происходящим; Ксения отвернулась и повернулась только, когда один из солдат попросил усмирить лаявшую Нелли.

Ольга хмуро наблюдала за обыском и за тем, как ее маленькую, личную, принадлежащую только ей жизнь, с дорогими сердцу вещицами и пустяками, сейчас ощупывают и ломают чужие равнодушные руки. Наконец она не выдержала:

— Что ищете, может, я подскажу?

Софья Петровна сжала ее руку — Оля, молчи, умоляю!

Ольга замолчала даже не из-за просьбы матери, а потому что увидела, как один из солдат взял в руки картину Сергея.

Молодой красноармеец с изъеденным оспинками лицом оглядел картину со всех сторон:

— Что за художник?

— Сама рисовала! — пожала плечами Ольга.

Парень равнодушно выпустил картину барышни из рук — не интересует. Вскоре обыск закончили, и командир отряда приказал Ольге собираться.

— Разве нельзя ей остаться дома? — вскрикнула Софья Петровна, обнимая дочь, словно стараясь ее защитить от происходящего.

— Не беспокойтесь, мамаша, там во всем разберутся, — коротко и хрипло, как затвором лязгнул, ответил тот красноармеец, что разглядывал картину.

Ольга нарочито спокойно сказала: