— А ничего! — то ли от мороженого, то ли от наплывающей с утра радости Ксения ощущала себя девчонкой — а девчонкам, что ж, все можно! — и она, совсем как в детстве, показала ему язык. То-то же! Вот так!

Намотали кругов по саду (даже статуи от них устали — сколько можно ходить туда-сюда!) и вышли через другой вход — со стороны набережной. А там тоже продавали мороженое.

Николай подмигнул Ксении:

— Еще по эскимо?

Ксения кивнула:

— А давай!

С мороженым вышли на Фонтанку, где плавилось солнце и нежились утки.

Гуляли-гуляли по городу, а устав, зашли в ту кондитерскую, где до революции старшие Ларичевы заказывали пирог «Двенадцатой ночи». Здесь теперь была пирожковая. Николай принес кофе и поставил перед Ксенией здоровущую тарелку с румяными братцами-пирожками.

Сидя за столиком у огромного панорамного окна с видом на улицу, Ксения увидела в окно, как старичок с тростью ведет на поводке смешную таксу. Такса была такая длинная, чуть не длиннее тросточки. А в доме напротив, из окна на третьем этаже, симпатичная девочка пускала зеркальцем солнечного зайца. Ой! — девочкин заяц проскакал по собачьей морде, а потом прыгнул Ксении на лицо и побежал по столику.

— Возьмем еще пирожков с собой? — предложил Николай.

Подхватив кулек с пирожками, они вышли из пирожковой и, увидев на углу громыхающий трамвай, не сговариваясь, заскочили в него.

— А куда едем-то? — засмеялся Николай

— А неважно! — махнула рукой Ксения. — Давай в Коломну, до Тургеневской площади! Такой красивый маршрут!

Они уселись на сиденья на пустой задней площадке, и трамвай повез их через весь город. Ксения прижалась к Колиному плечу, сощурилась от света. Солнце большим рыжим, разомлевшим котом развалилось в небе.

«А хорошо бы кота завести! — подумала Ксения. — Вот возьму у тети Нюры котенка, у них как раз кошка окотилась». Она посмотрела на Колю — а Коля-то разомлел на солнце, задремал.

— Коль, приехали!

Нагулявшись по Коломне, тем же трамваем вернулись обратно, на Фонтанку. Когда вышли на набережную, Ксения вдруг увидела в небе над городом черные точки аэростатов и встревожилась.

— Отчего это, Коль?

— Учения идут, — успокоил Николай. — Слушай, а может, заночуем сегодня в городе? Я бы завтра сходил на стадион, будет теннисный матч, наши с украинцами играют?!

Ксения пожала плечами:

— Зачем Тане мешать? Вечером к ней придут ребята, наверняка допоздна засидятся. А мы будем их смущать. Нет уж, поехали на дачу.

Хотя в Павловск добрались уже поздно вечером, было по-прежнему светло — стояли белые ночи. Ксения накрыла стол на веранде; графин с наливкой, варенье в блюдечках, пузатый чайник в розовых цветах (мама его так любила, говорила, что чувствует себя купчихой, когда пьет из него чай). В саду стрекотал кузнечик, ветер приносил запахи засыпающих цветов.

Ксения разлила рубиновую наливку по рюмочкам.

— За Танин день рождения! — сказал Николай.

— За Танечку! Будем здоровы и великодушны! — Уже ополовинив рюмочку, Ксения спохватилась и поспешно добавила: — И за мир!

Несмотря на поздний вечер, спать совсем не хотелось, и, судя по всему, не только Ксении с Николаем. Их соседи по даче сегодня отмечали золотую свадьбу и крутили все ту же «Рио-Риту». Негромко, подыгрывая кузнечику, звучал фокстрот, затанцевавший в этом году всю страну. Николай встал и, церемонно склонив голову, пригласил Ксению на танец.

— Та-та, та-та-та, та — застучали по веранде лаковые туфельки, от задорного фокстрота (а, может, и от волшебной наливки) сердца супругов бились сильнее и кровь бурлила, как в их далекой, огненной молодости.

Дурманящий запах цветов из сада, крепкая мужская рука, сжимающая под нежным шифоном платья тоненькую женскую талию, хрупкие, почти девичьи руки на сильных плечах мужчины. У Ксюты чуть закружилась голова — она любит его, все так же его любит. От непонятного, подступившего волнения Николай сбился с такта.

— Да ну тебя, Коля, ты как медведь, — засмеялась Ксения, — все ноги мне отдавил.

Танцор из Николая был не очень! Между тем его рука попыталась расстегнуть крючок на ее платье.

— Колька, не хулигань, порвешь, — мягко отстранилась Ксения и нежно коснулась его щеки. — Пусти. Потом, потом…

Он послушался — отпустил ее, вернулся за стол, взял в руки свежую газету.

— О, слышишь, Ксюта, — Николай потряс газетой, — завтра, двадцать второго июня, будет самый длинный день в году!