— На этот раз, — прошептал он на ухо Пар’чину, — я притворюсь, будто не слышал. Посмеешь поносить Эверама в Красии — поплатишься жизнью, северянин.

«Держи его при себе», — наказала Инэвера, но он не удержал.

Джардир в одиночестве стоял на стене и смотрел, как алагай бегут от рассветного солнца. Гигантский скальный демон, которого его люди прозвали Алагай Ка, расхаживал перед восстановленными воротами, но метки были сильны. Скоро он тоже вернется в бездну Най до следующей ночи.

Джардир все время вспоминал отчаяние в глазах Пар’чина, его настойчивое желание спасти метчика. Джардир знал, что был прав, подарив воину славную смерть вместо жизни калеки, но понимал и то, что сознательно восстановил Пар’чина против себя.

Его люди привыкли к жестоким урокам, и никто не посмел бы напасть на командира ради жизни калеки. Но Джардир раз за разом убеждался, что землепашцы — совсем не то что его люди, даже Пар’чин. Они не считают смерть частью жизни. Они сражаются за жизнь так же отчаянно, как даль’шарумы бьются с алагай.

В этом есть своего рода честь. Дама напрасно зовут землепашцев дикарями. Вопреки приказу Инэверы, Джардир привязался к Пар’чину. Разлад терзал его, и он мечтал все исправить.

— Так и думал, что ты здесь, — послышалось за спиной.

Джардир хмыкнул. Землепашец имел обыкновение появляться, когда Джардир о нем думал.

Пар’чин стоял на стене, глядя вниз. Он смачно харкнул на голову скальному демону в двадцати футах ниже. Тот взревел, и воины дружно захохотали, глядя, как тварь погружается в барханы.

— Когда-нибудь ты победишь его, — заметил Джардир, — и свет Эверама сожжет его тушу дотла.

— Когда-нибудь, — согласился Пар’чин.

Мужчины помолчали, погруженные в свои мысли. По совету Джардира землепашец отрастил бороду, но с желтыми волосами на бледном лице выглядел еще большим чужаком, чем с гладкими щеками.

— Пришел извиниться, — наконец произнес Пар’чин. — Я не вправе осуждать ваши обычаи.

Джардир кивнул:

— А я — ваши. Тобой руководила преданность, и я напрасно ею пренебрег. Я знаю, что ты сблизился с метчиками, с тех пор как выучил наш язык. Они много от тебя узнали.

— Как и я от них. Я никого не хотел оскорбить.

— Похоже, наши обычаи непримиримы, Пар’чин. Если мы хотим и дальше учиться друг у друга, нужно научиться проглатывать оскорбления.

— Спасибо. Это много для меня значит.

Джардир отмахнулся:

— Довольно об этом, друг мой.

Землепашец кивнул и повернулся, готовый уйти.

— На севере все так думают? — спросил Джардир. — Что рая нет?

Пар’чин покачал головой:

— Как и ваши дама, рачители говорят, что Создатель живет в раю и собирает вокруг преданные души. Многие им верят.

— Но не ты?

— Еще рачители говорят, что подземники — это Напасть. Мол, Создатель послал демонов в наказание за наши грехи. — Пар’чин покачал головой. — Я никогда этому не поверю. А если рачители ошибаются в этом, то разве можно верить им в остальном?

— Тогда зачем ты сражаешься, если не во имя Создателя?

— Мне не нужны праведники, чтобы знать, что подземники — зло, которое необходимо уничтожить. Они убили мою мать и сломили отца. Они убивали моих друзей, соседей, родных… И где-то там, — он обвел рукой горизонт, — есть способ стереть их с лица земли. Я буду искать его, пока не отыщу.

— Ты правильно делаешь, что не веришь этим вашим рачителям. Алагай — не напасть, алагай — испытание.

— Испытание?

— Да. Испытание нашей веры в Эверама. Проверка, хватит ли нам мужества и воли сражаться с тьмой Най. Но ты тоже ошибаешься. Ключ к их уничтожению не там. — Джардир махнул рукой в сторону горизонта. — Он здесь.

Джардир коснулся пальцем груди Пар’чина.

— И когда все люди наберутся мужества и выступят единым фронтом, Най не выстоять против нас.

Пар’чин помолчал.

— Скорей бы этот день пришел, — наконец произнес он.

— Скорей бы, друг мой.

Прошло больше двух лет с первого приезда Пар’чина. Джардир оторвал взгляд от меловых планов сражения на грифельных досках, увидел идущего через учебную площадку чужака и возрадовался, словно из долгого странствия вернулся его родной брат.

— Пар’чин! — Он раскинул руки, вставая. — С возвращением в Копье Пустыни!

Теперь он бегло говорил на языке землепашца, хотя слова по-прежнему казались ему неповоротливыми.