Так и вижу… Вот они мы: мокрые, ввиду чрезмерного увлечения снежной стрельбой, громко смеющиеся и оба раскрасневшиеся от кусачего мороза.

Ян пытается достать из кармана ключи, но я активно ему мешаю. Такой он невозможно красивый, что не остановиться здесь, прямо сейчас, — настоящее преступление.

Потерпев поражение, нецензурно выражается мне прямо в губы и толкает к двери, припечатывая к ней собой.

Целуемся. Нежно-грубо. Страстно, развязно. Так неприлично горячо, что не оторваться…

Его ледяные пальцы пробираются под шарф и ложатся на вспыхнувшую кожу шеи, вынуждая непроизвольно вздрогнуть. Они сжимают, оглаживают ее, поднимаются выше. Каждое его касание, как разряд, а сама я, будто оголенный провод.

«Совсем уже стыд потеряли?» — возмутилась тогда соседка, проходящая мимо.

Потеряли, видимо. Потому что я даже не заметила, как она появилась. Неприятно вышло, но Яну было плевать. Он даже не удосужился разорвать поцелуй.

Сморгнув морок, поднимаю взгляд. Михаил собирается нажать на кнопку звонка, но дверь, на которую наклеена какая-то бумажка с печатью, открывается еще до того, как он успевает это сделать.

— Игорь Владимирович, передаю из рук в руки.

— Свободен. А ты — в квартиру.

На пороге стоит Абрамов-старший. Идеальный костюм, начищенные до блеска ботинки. И да, манера общения этого человека с посторонними людьми, как и прежде, оставляет желать лучшего.

Снимаю капюшон, расстегиваю куртку, а в голове набатом стучит «Опечатана. Его квартира опечатана».

— Сюда проходи.

Оставляю рюкзак у порога. Разуваюсь, семеню следом за Игорем Владимировичем и в ужасе осматриваю гостиную. Сразу в глаза бросается не присущий ей бардак. Все перевернуто вверх дном, словно кто-то что-то искал.

Представившаяся картина вызывает новый, острый приступ неконтролируемого беспокойства, мгновенно расползающегося по клеточкам всего организма.

— Садись, — приказывает, когда оказываемся на кухне.

— Где Ян? — спрашиваю не своим голосом.

— Сядь, — повторяет тоном, не терпящим возражений.

Послушно опускаюсь на стул и жду ответа, ощущая, как глаза наполняются слезами. Предчувствие чего-то страшного, неотвратимого, непоправимого не отпускает ни на секунду.

— Где он?

— В пенитенциарном учреждении, — опершись о столешницу, складывает руки перед собой и внимательно всматривается в мое лицо.

— Что это? — шмыгаю носом, пытаясь сдержаться и не заплакать.

— Ян в СИЗО. Надо пояснять, что это за место? — интересуется он мрачно.

Ян в СИЗО.

Следственный изолятор…

Сердце, ухнув, болезненно ударяется о ребра и падает куда-то вниз, а слезы… Слезы все-таки не удержать. Они срываются с ресниц и скатываются извилистыми дорожками одна за одной. Обжигают пострадавшую скулу. Застывают солью на губах.

— Руки моего сына по локоть в крови. Хотелось бы узнать подробнее о мотивах, подтолкнувших к содеянному.

Вскидываю на него испуганный взгляд.

— От него самого сейчас ничего не добиться, и я очень рассчитываю на твою помощь, — ставит передо мной стакан воды. — Выпила. Вдохнула, выдохнула и пришла в себя! Нытье тут совершенно бессмысленно.

Вытираю глаза салфеткой и делаю так, как он говорит.

Глоток воды.

Глубокий вдох-выдох.

Как ни странно, это работает. По крайней мере, окончательно разбиваясь на мелкие осколки внутри, снаружи я остаюсь достаточно спокойной.

— Ну вот и молодец, — отодвигает стул, присаживается напротив. — А теперь, Даша, давай рассказывай, — открывает синюю папку, одиноко лежащую на столе, достает оттуда кипу бумаг и бросает их передо мной. — И желательно все, от начала до конца…

Отшумел салют, поутихли радостные возгласы студентов, оставшихся на каникулярный период в общежитии академии.

Новый год вступил в свои права… За окном — первое января. Три утра по московскому времени. Стол накрыт. В комнате тихо бубнит телевизор, транслирующий голубой огонек. В полутьме мерцает разными цветами маленькая искусственная елочка, наряженная девчонками в самый последний момент. Дань традициям и желание создать какую-никакую атмосферу праздника.