ЯН: «Согласись, Арсеньева, его теория имеет право на существование. Имела тогда, имеет и сейчас».

ДАША: «Твари дрожащие» и «власть имущие». Мне кажется, не все так однозначно».

ЯН: «А по-моему, его теория — как раз-таки и есть зеркальное отражение действительности».

ДАША: «Знаешь, мне жаль Родиона, но я никак не могу понять, чем он руководствовался, когда решился на такой шаг».

ЯН: «Отчаяние и злость — крайне опасная квинтэссенция».

ДАША: «Ничто не может оправдать его поступок. Агрессия порождает саморазрушение. Он убил старушку, а заодно и себя. Морально».

ЯН: «В том-то и смысл. Упасть в яму и постараться из нее выбраться».

ДАША: «И все же, он не сразу захотел из нее выбираться».

ЯН: «Причина — конфликт и борьба с самим собой».

ДАША: «Его душа почернела окончательно. Раскололась надвое. Радует, что не навсегда».

ЯН:  «Не навсегда… Это ведь книга, в жизни такое случается редко. Если вообще случается».

— Буду забирать на ночь себе, — угрожает родительница.

Тут же закрываю переписку и прячу новенький смартфон в карман.

«Буду забирать на ночь себе».

Горло мгновенно сковывает спазм.

Да ни за что…

— Пароль установила? — интересуется как бы между прочим. — А на старом не было.

Наши глаза встречаются в большом зеркале, перед которым я сижу, и по моему лицу много чего можно прочитать. К сожалению…

— Ясно-ясно, — вздыхает, накручивая локон на прогревшийся от кипятка цилиндр. — Да не смотри ты на меня так, просто хотела вчера Лешке по-быстрому позвонить, а на моем батарея разрядилась.

Оправдывается еще зачем-то… Я ж ведь молчала.

— Скрытная сделалась до ужаса, — отмахивается сердито, — совсем перестала с матерью делиться.

Ну вот опять. Ловлю явственный укор во взгляде.

— Мы должны доверять друг другу, Дарин, а я толком ничего не знаю про этого твоего мальчика и ваши отношения.

Внимательно исследую поверхность старого деревянного стола на предмет многочисленных повреждений. Я, может, и хотела бы с ней посекретничать, но не могу… Слишком далеко все зашло, и я ни за что в этом не признаюсь. Никому. Ни одной живой душе.

Стыдно. Страшно. А память еще, как назло, цветные картинки моего грехопадения подбрасывает.

— Что влюбилась, я уже давно поняла. Да и отец начинает замечать в тебе перемены.

— Какие перемены? — вскидываю голову и смотрю на нее испуганно.

— Рассеянная. Витаешь в облаках, загадочно улыбаешься. Учиться стала хуже.

— Так это папа попросил тебя со мной поговорить? — догадываюсь вдруг.

— Дарин, — откладывает расческу в сторону. — Я пыталась объяснить нашему папе, что у тебя сейчас возраст такой… Но… Ты нас пойми, мы ведь переживаем. Познакомила бы нас уже со своим Яном, что ли… А то я на вас только из окна вынуждена любоваться!

Мои уши и щеки начинают безбожно гореть. Лихорадочно вспоминаю детали. Где и как целовались. Какой угол двора видно из наших окон.

— Дарин…

— Мам…

— А чего мам? Ты пригласила парня к нам на ужин?

— Нет и не буду.

— И почему? — искренне удивляется она.

— Ты хочешь честный ответ? — поднимаю голову.

— Конечно.

Набираю в грудь побольше воздуха и наконец решаюсь.

— Мой день рождения ведь только условно… мой.

— Что ты имеешь ввиду? — хмурится, опираясь пальцами о стол.

— Мам, твои подружки, Мышинские, тетя Лида, дядя Вадим, Оксанка, бабушка Зоя, — перехожу на шепот, потому что за стеной уже вовсю топчутся родственники. — Это больше ваши гости, не мои. Вот если бы только семьей — другое дело. А мы так… никогда. Всегда кто-то посторонний присутствует.

Нашим Новосибирским только повод нужен приехать. В этот раз вот явились на мой день рождения. Ранним утром. Без предупреждения. Сюрпризом. Оказывается, дядя Женя, который в данный момент работает начальником поезда, достал всем билеты. Туда-обратно. А о том, что нам и размещать-то их особо негде — как-то никто и не побеспокоился.