— Нормально.

Мой ответ мелкую вполне устраивает. Она отворачивается к окну, а я стараюсь думать только о дороге.

— Лерой, мы можем остаться приятелями, раз иного не дано, правда? — скороговоркой шелестит Рина, выбивая меня из колеи.

— Нет! — рычу в ответ, потому как этого мне мало. — После клиники, куда едем?

Мы должны поговорить. Серьезно. Выяснить все без слез и эмоций. А потому, я надеюсь, что после приема у врача получится выкроить время для разговора. Но Кшинская, как всегда, удивляет!

— Я обедаю с Макеевым, — на ходу придумывает она, не краснея, и при этом старается выглядеть уверенной и смелой, а я еле сдерживаю смех.

— Арин, до столицы нашей родины к обеду не успеем.

 За спиной тут же вырастают крылья: она ничего не знает про отъезд Макеева, а значит не помирилась с ним, значит, снова врет, в надежде уколоть побольнее. Вот только, если бы ей было на меня наплевать, задумывать все это она не стала. А значит, у меня все еще есть шанс, который я просто не имею права упустить. Мне нужен всего один разговор, я должен ей признаться, а там... пусть решает сама.

Прихожу в себя лишь на парковке возле частной клиники, совершенно позабыв о главном. Останавливаю Кшинскую, протягивая ей таблетку из той самой упаковки, что отдала мне ее мачеха, и получаю вполне закономерный ответ: Снежана за каким-то чертом в ту ночь заставила Арину выпить совершенно другое лекарство. А вот какое и, главное, зачем мне только предстоит узнать.

Более медлительного и упертого человека, чем Олег Витальевич, я, пожалуй, еще не встречал. За те полчаса, что я настоятельно пытаюсь выудить у него подробности о состоянии здоровья мелкой и получить на руки результаты ее анализов, он несколько раз умудряется вспомнить, как лечил Арину от ветрянки, но упорно избегает вопросов о ее отравлении.

— Дорогой мой, Валерий Таирович, вы поймите, я не имею права обсуждать с вами подробности здоровья Арины, — как попугай, повторяет доктор из раза в раз.

Мои доводы проносятся мимо его ушей, мои предположения, что Кшинскую отравили намеренно, тоже. Видит Бог, я пытаюсь быть деликатным и вежливым, но это светило медицины не оставляет мне выбора. Годы работы на Горского не прошли для меня даром, и спустя пятнадцать минут я все же выхожу из кабинета, держа под мышкой копию медицинской карты мелкой.

Арину я застаю на парковке возле машины. Она стоит под моросящим дождем и смотрит в пустоту. На ногах разодранные бахилы. На щеках прилипшие пряди мокрых волос. Потерянная. Разочарованная. Мрачная. Подхожу ближе, почти вплотную, но она не замечает меня. Не чувствует, что вымокла насквозь, а ее тело колотит мелкой дрожью.

— Арина, — бормочу сдавленно, освобождая ее лицо от непослушных волос. — Что случилось?

— Не твое дело, — ледяным шепотом выдыхает Кшинская, а затем опаляет меня презрительным взглядом. В нем столько боли и неприкрытой ненависти, что становится жутко. — В следующий раз, когда тебе приспичит в больницу по своим личным вопросам, пожалуйста, делай это в нерабочее время. Поехали! Мне осточертело тебя ждать!

В такт ударяющим по лобовому каплям дождя барабаню пальцами по рулю, но трогаться с места не спешу, глазами пожирая мелкую, что следит за извилистыми ручейками на стекле и упорно молчит.

 Воздух в салоне накаляется с дикой скоростью, и я, если честно, не уверен отчего больше: работающего на всю мощность климат-контроля или напряжения, повисшего между мной и Риной.

 — Давай поговорим, — не выдерживаю первым.

Я хотел не так, не здесь, не с таким настроением, но если снова промолчу, то точно потеряю Кшинскую.

— О чём? — отзывается мелкая, пальцами скользя по стеклу за проворными каплями дождя.

— О нас.

— Нет никаких нас, Лерой, — печально улыбается краешком губ.

— Давай сделаем так, чтобы были, — пожимаю плечами. — Что нам мешает?

 Арина на мгновение отрывается от окна и бросает на меня удивлённый взгляд, словно я произнёс несусветную чушь.

— Арин, — хочу сказать, как много она для меня значит, но девчонка вновь разрывает зрительный контакт и, обхватив лицо руками, начинает реветь.

Затыкаюсь, совершенно не понимая, что происходит, а затем в одно мгновение пересаживаюсь назад и притягиваю глупышку к себе: смотреть на её слёзы выше моих сил. Утыкаюсь носом в макушку, вдыхая ставший таким родным аромат жасмина, приправленный свежестью дождя, и прижимаю всхлипывающее тело девчонки всё ближе. Так правильно! Именно так и должно быть!

Кшинская не вырывается, но чувствую, что начинает ещё сильнее плакать, касаясь мокрой щекой моей груди. Глажу её по голове, вплетаясь пальцами в мягкие, все ещё влажные волосы, и что-то бубню себе под нос, пытаясь успокоить мою девочку. Её боль я ощущаю физически, отчего и собственная крыша начинает неумолимо съезжать.