– Господи! – я чувствую, что меня накрывает какой-то обреченностью.

Чувствую, что еще немного и не сдержусь, истерика неумолимо отвоевывать мое здравомыслие…

Но внезапно, мои плечи сжимают сильные, горячие пальцы и спина прижимается к твердой груди. Замираю.

– Вы уверены в том что говорите? – голос Германа кажется внушительным, и не терпящим увиливаний и лжи.

– Я понимаю, что это трудно принять, но увы. Здесь поделать уже ничего нельзя, – мужчина безразлично пожимает плечами. – Дождитесь доктора, он вас проконсультирует, что нужно будет принести для содержание пациентки, а мне пора. Извините.

Мужчина больше не задерживаясь ни на секунду, развернулся на пятках пошел прочь.

Я же задыхаясь болью продолжала смотреть ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду.

– Ась, – бережно встряхнув меня, позвал Герман.

Поворачиваюсь в его руках и носом уткнувшись в грудь громко всхлипнула.

Мужская ладонь тут же накрыла мой затылок и я оказалась в медвежьих объятиях Германа. В следующее мгновение во мне что-то треснуло. И я больше не сдерживая слез зарыдала в голос.

Не знаю сколько прошло времени, но в голове все смешалось: события, чувства, горе, боль. Мне казалось, что еще немного и я лопну, взорвусь как новогодняя хлопушка, выбрасывая в воздух наполняющие меня эмоции.

– Ася, пойдем, – слышу сквозь гул в ушах, низкий доводящий до обморочного состояния голос Германа. – Врач, ждет.

А дальше все происходит будто не со мной, ощущаю себя в этом месте лишней, совсем не на своем месте. С врачом обо всем разговаривает Герман. Его строгий взгляд и голос, напрягает женщину, которая стоит перед нами. Она хмурится, что-то записывает в блокнот и параллельно объясняет ситуацию.

– Много не покупайте. Максимум на пару, тройку дней…

А дальше все невнятно…

Я поняла, что сейчас эта женщина говорит про маму. Поняла, что отводит ей срок ее жизни на несколько дней. И все это звучит из ее уст так цинично, бессердечно. Как будто ей плевать, что там, лежит живой человек, которого она хоронит заранее.

– Хватит, – срывается с губ, в тот момент когда врач передает список Герману. – Хватит так говорить, как будто мама обречена. Она поправится. Обязательно! Слышите?!

Женщина выпучив на меня глаза, часто захлопала ресницами.

– Я все понял, – буркнул Герман, и обняв меня за плечи с силой прижал к себе. – Нужно уходить, Ася.

– Почему она так говорит, а? Скажи мне почему? – наматывая сопли на кулак, смотрю мужчине в глаза. – Она так в этом уверенна. Разве это правильно, так говорить про человека, который еще жив?

Герман с тоской во взгляде смотрит на меня так, что в душе все переворачивается и хочется завыть. Потому что в его глазах я читаю этот самый приговор: мама не жилец.

Мужчине с боем удается увезти меня. Я пыталась достучаться до него, кричала, что буду рядом с мамой до самого последнего ее вздоха, что никуда не поеду и он меня не заставит, но…

Как только мы оказались на улице и холодный, колючий ветер ударил мне в лицо, я вдруг очнулась и оказалась в реальности. Вернулась из оков панического смятения.

– Герман, – одергиваю мужчину, в руках которого моя ладонь. – Я тебе сейчас серьезно говорю, что останусь здесь. Я домой не могу поехать, там отец…

– Ты поедешь ко мне домой, – глухо проронил мужчина, покосился в мою сторону. – С Валерием я разберусь завтра, а пока ты поживешь у меня дома. Там ты будешь в безопасности.

– Но, – обескураженная его заявлением, у меня пропал дар речи. – Это неправильно…

– Не нужно торговаться, Ась. Я все решил.

Обратная дорога была моральна очень тяжелой – думать о чем-либо было невыносимо. Все мысли утонули в каком вязком непроглядном мареве, погружая меня в состояние транса.

Очнулась я только тогда, когда автомобиль поравнялся с моим домом. Инстинктивно глянула на окна. В них горел свет. Душа в груди заныла. В мыслях мелькнул вопрос:что сейчас делает отец? Понимает ли он то, что натворил и теперь последствиям его действий будет смерть мамы?!

Мое сердце забилось чаще. В груди вспыхнула ненависть.. И сказать точно к кому она была направлена я не могла. Безысходность и чувства собственного бессилия заставляли злиться, истязать себя, обвиняя в своей бесполезности. Пришлось прикусить язык, чтобы не попросить Германа остановиться и вернуться в дом, чтобы посмотреть отцу в глаза и кинуться на него с обвинениями.

Но благоразумие взяло верх. Я понимала, что у меня такое чувство лишь только потому, что рядом со мной сидит Герман. Не знаю насколько бы мне хватило смелости, если бы я осталась один на один с этой проблемой.