— Что случилось?

— Что произошло?

Заозирались оба родителя нам за спину и решительно ничего страшного там не увидели.

— Он к тебе приставал? — вдруг блеснул интуицией папа.

Мне до жути хотелось выкрикнуть «да!», но я сдержала себя в руках и решительно покачала головой.

— И мне бы тоже хотелось узнать, что случилось, — задал свой вопрос и отряхивающийся Артём.

Все четыре пары глаз уставились на меня.

— Там… летучая мышь, — возвестила я шёпотом, сделав страшные глаза.

— Летучая мышь? — переспросил муж.

— Ты уверена? Она вас не покусала, дети? — ехидно спросил дядя.

— Слушай, ты меня так в могилу сведёшь! — заржал Шер, а вся мужская братия его поддержала. Лучше бы его братья по Адаму, хором его ненавидели. И вообще, как они, то есть мужское население, могут существовать в мире и согласии? Ведь в детстве они отбирают друг у друга игрушки, подростками бьют друг другу морды, а повзрослев, начинают уводить друг у друга девушек и жён. Загадка века.

— Сведу и не приду к тебе на похороны, — после того, как они оторжались, гордо сказала я.

— А я к тебе обязательно приду, — мигом отозвался ехидный шёпот у моего уха.

Я чертыхнулась. Папы вновь меня обругали. А ведь умеет, хитрец, составить о себе благоприятное впечатление и подставить невиновного. Вон как все его уже почти любят. А гадости и колкости он мне на ухо сообщает. Я чувствовала, что настолько зла не была вообще никогда. Он поднимал во мне низменные чувства. Это не есть хорошо.

— Дети, идите, погуляйте что ли, — отправил нас Максим. — А то с её способностями к уборке и готовке, думаю, пищевое отравление — это самый лёгкий диагноз, который нам грозит.

Шер посмеялся его шутке, поднимая уровень своих очков ещё на порядок.

Стасик тоже порывался свалить, но отец его не пустил, а тётя Глаша продолжала держать свой пост, забавно тараща глаза. Нельзя забывать, что она Баба Яга. Лучше не буду про неё гадости думать. А то ещё наведьмачит мне новых неприятностей.

Папа тоже благодушно отнёсся к тому, что мы отправимся на прогулку. Это же отличная возможность водички с речки принести. А то ведь до подачи воды ещё час. Он пренебрегал фактом, что вода не питьевая.

Заставив взять себя под руку, Шер вывел меня за пределы нашего участка.

— Значит, ты решила сбежать из города, чтобы проигнорировать меня?

— Я о тебе вообще не думала, чтобы игнорировать…

— А как же вечер? Ужин у мэра? — спросило он, щурясь от солнца.

Я схватилась за голову.

— Точно! В субботу же… А я забыла…

— Не мудрено.

— Сам ты немудрёный.

— Не мудрено — в смысле неудивительно, что забыла. У тебя же память куриная.

— А ты всё равно дурак, — тоном обиженного ребёнка возвестила я.

— А ты всегда обзываешься. Заметила?

— Нет, не заметила. Ты зато говоришь не на русском языке, как нормальные люди, а на его производном — русском-сантехническом!

— Намекаешь, что мне надо было идти в сантехники?

— Кстати, да! Сантехником чинить краны лучше, чем делать людям фальшивые гипсы! Они, краны, по крайней мере, боли не чувствуют.

Мы отошли достаточно далеко, чтобы я смогла повысить голос.

— А сейчас ты на что намекаешь? — отозвался парень. Очень непривычно было видеть его таким спокойным и не порывающимся кинуться на мою шею в попытке придушить. Хотя его врождённого специфического юмора эта его ипостась не отключала, всё равно такое состояние было намного лучше, чем разъярённый буйвол, прущий напролом.

— Ты прикалываешься, да? Ты же мне гипс на руку заставил доктора поставить, хотя никакого перелома не было!

— Я? Это в ту ночь что ли? — уточнил он. — Я же был в неадеквате, нашла, за что меня гнобить, — он хохотнул.

— Я же страдала с этим дурацким гипсом…

— Детка, ты меня из-за этого так люто ненавидишь? — спросил он, старательно разглядывая образовавшиеся на моём лбу складки. Знаю, что образовались. У меня всегда так, когда глаза на лоб лезут.

— С чего ты решил, что я тебя ненавижу? Ничего не путаешь? Это же ты ненавидишь меня всем своим сердцем.

— Я тебя?

— Да.