Кембрия. Трилогия
вернуться

Коваленко Владимир Эдуардович
Шрифт:

– Она очень гордится книжной мудростью, сэр Эдгар. И ей не помешает вспомнить, что есть нечто выше траченных молью страниц.

Черная темень перетекает по небу с востока на запад. Хмурятся лики на своде, поигрывает языческими знаками старинный крест. Раба божия Августина бьет поклоны. Земные, не вставая с колен. Первую сотню из девяти тысяч двухсот. Мысли вне тела, и даже хорошо, что тело занято. Чтоб не отвлекало. Пора делать выбор. Играем или живем? Увы, уши поклонами не заняты и ловят рядом тихий шелест одежды. Кто‑то встал на колени рядом.

– Сицилиец глуп, но прав. Он хотел тебя слегка унизить, но разве может унизить человека поклонение Богу? – Голос короля.

Сида молчит. А как давать ответы, если не решено главное?

– Я могу убавить это наказание. Призвать тебя как подданную на воинскую службу на шесть недель. – Голос короля.

Сида молчит. Только сгибается и разгибается. Король молится рядом. Вздыхает.

– И я в любом случае призываю тебя на службу с завтрашнего дня. Вне зависимости от твоего желания. Нужно разбить банду фэйри на юго‑восточном тракте. Доложишься сэру Эдгару, отряд формирует он.

Гулидиен поднялся с колен и затопал по каменному полу к выходу. У королей так мало времени на молитву…

Глава 6

ДЕНЬ НЕМЕТОНЫ

Август 1399 года ab Urbe condita Анна шла в Кер‑Мирддин в странно приподнятом настроении. Верный валлийский дождь, полосатый, как оса – то морось, то ливень – ничуть этому не мешал. Словно, и верно полтора десятка лет сбросила. Такой свободы она давно не испытывала. А то и никогда. Всегда кто‑то стоял рядом – впереди, рядом, за спиной – родители, муж, дети… Но петух в священной роще правильно истек кровью, подтверждая – на три года не будет у Анны ни роду, ни племени. Только ушастая сида, ждущая в столице. И та – пока! – не имела над бывшей ведьмой никакой власти. Наоборот, сама несла обязательство выполнить уговор и принять великовозрастную ученицу. А впрочем, бывших ведьм не бывает. Чувство было пьянящее и, как любой дурман, не совсем приятное. Сладкое до гнильцы. Свежее до морозного ожога. Соленое до трещиноватой корки. Впрочем, на большее, чем просто вдохнуть это чувство, распробовать, насладиться – и выпустить из себя – Анна не претендовала. Просто радовалась, что случился в жизни такой удивительный момент, и старалась не думать о цене. Может, поэтому и шла пешком – как бедная будущая ученица ведьмы. И как шла Неметона. Или Немайн, как сида предпочитала называть себя, зачем‑то напоминая, что, как и король Гулидиен, ирландка. А впрочем, за невообразимо длинную жизнь сида накопила столько имен, что и правда впору цепляться за самое первое в надежде хоть как‑то связать себя нынешнюю и себя минувшую. Поля слева убраны, ежатся остатками срезанных стеблей, луга же белеют пятнышками овец. Ближе к городу по правую руку пошло мокроземье. Еще не болото, но и не добрая земля. При римлянах, Анна слышала, тут тоже колосилось и паслось. Но империя ушла, и болота понемногу возвращаются. Вместе с камышом и цаплями, что поселились на обвалившихся склонах старых римских канав. Зарастание и осыпание ирригаций – такой диагноз поставил Клирик, – но Анна пока об этом не знала. Впрочем, кустарниковые изгороди, разделявшие прежние поля, еще держались. Вот из изгороди и раздавались мычащие крики цапель и карканье – чуть хриплое, чуть саркастическое. На секунду показалось – Немайн смеется. Но оказалось – ворона. Обычная, черная. Очень похожая на грача, только без белой оторочки вокруг клюва, а еще – не по грачиному хищная и нахальная. По крайней мере, достаточно наглая, чтобы схватиться с рыжей цаплей – птицей сильной и вдвое более тяжелой. Кусты всколыхнулись, и Анна восхитилась черной злодейкой. Цапель было две. Ворона дралась в гордом одиночестве. На Анну птицы внимания не обращали: цапли явно махнули на нее крылом и спустили по категории "прочих опасностей", ворона либо слишком оголодала, либо справедливо сочла себя невкусной целью номер три. Учесть, что иногда среди людей встречаются романтики, способные помочь цаплям отстоять от нее гнездо, ворона никак не могла. Вряд ли разбойница догадывалась, что присутствие в большом человеческом гнезде в римской миле от места схватки особы с вызывающими у птиц инстинктивную ненависть ушами лесного хищника делает ее положение совершенно безопасным. Ну не будет же ученица оборотня бить птиц, настолько похожих на птичью ипостась учителя? Получится что‑то между невежливостью и оскорблением. Ворона выглядела истинной представительницей тьмы – расчетливо махала иссиня‑черными крыльями, громко и немелодично орала, показывая красный язык. Анна скорее сочувствовала цаплям, защищающим птенцов, чем голодной вороне. Но храбростью – и ловкостью – не восхититься не могла. Пропусти ворона всего один удар длинного мощного клюва – и ей будет не до поисков пропитания. И если бы цапли разделились, чтобы атаковать с разных сторон… Вместо этого рыжие лезли в драку по очереди – и огребали тоже по‑очереди. Ворона двигалась в прибрежных кустах очень ловко, и цапли каждый раз оказывались в невыгодной позиции. Наконец вороне удалось точным клевком сбить одну из птиц в падение спиной вперед по тонким веткам, проскочить под носом у другой и метнуться к гнезду. Один точный удар – и в клюве у вороны бездыханное тельце… Цапли бросились в погоню. Но до кустов ворона добраться успела, и драка пошла по‑прежнему. Если не считать изменившейся задачи – прежде вороне нужно было прорваться, теперь – смыться с добычей. Цапли от ярости совсем потеряли соображение. Их большие крылья очень мешали в кустах. А ворона скакала поверху, и, чтобы на нее напасть, цаплям приходилось подвзлетать. Обычно за этим следовал короткий встречный клевок в крыло, и потерявшая равновесие птица летела вниз. Продолжалось это довольно долго. Пока вороне не повезло. То ли удачный клевок, то ли, скорее, неудачное падение обернулось для одной из нападающих сломанным крылом… Уцелевшая цапля заметалась вокруг искалеченной пары, а усталая, но предвкушающая пиршество ворона с добычей тяжело перелетела через дорогу. Склонила голову, серые бусинки глаз задорно блеснули. Птица поняла, что перед ней ведьма, и удостоила разговора. Басовито похвасталась: "Кра‑а." Гордо поворочала головой, ухватила свое мясо и тяжело поднялась в воздух. Если бы не разговорчивость птицы, Анна запомнила б занимательную сценку. Ненадолго. Потом или позабыла, или сделала из нее сказку для детишек. Но прямое обращение к человеку означало, что Анна имеет дело с оборотнем. Сиды ведь хоть и не лгут, но и прямо и понятно изъясняться не любят. Предпочитают намеки и загадки. Немайн с ее относительной понятностью – редкое исключение. Но не по достоинству Немайн в ворону обращаться. Ее форма – ворон, птица и крупнее, и чернее и внушительнее. А норманны говорили, что она росомаха, и тому, что сида переросла и ворона, легко верилось. В легендах же предпочитала оставаться женщиной, меняя внешность и возраст. Что несколько раз и проделала уже в Кер‑Мирддине. Это полностью касалось и старшей сестры Немайн, огненной Морриган. Божественная воительница могла превратиться в кого и во что угодно, предпочитая для боя форму животных. Но ворона для нее тем более мелковата. Уж скорее Морриган превратилась бы в волчицу. Оставались Бадб и Маха. Эти послабее, и ворона подходила обеим как нельзя лучше – как и Немайн в далекой ирландской молодости. Вот только Бадб с молодости на ножах с сестрой. Жениха увела из‑под носа. Богиня мародерства – дурной выбор для бога войны. Но любовь зла, а Нит – красив, силен, да глуп. Тогда‑то Немайн и превратилась в Неметону – уехала с горя из Ирландии в Камбрию. Свободное место в триаде воительниц Эрина, которое и поспешила занять Маха, став из простой сиды – сидой при должности. Кто из них и что хотел сообщить, Анна так и не смогла понять. Пока не решила – послание, скорее всего, адресовано Неметоне. И вообще, не дело ученицы лезть поперед наставницы. Ее дело – пересказать все в точности. А расшифровывает послание пусть сида. До города ей прекрасно удавалось держать в голове птичью историю. Но уже предместья гудели как раскопанная шмелиная нора. С ипподрома доносилось слабый гомон публики. Как будто проходили предварительные заезды пасхальных колесничных гонок. Или рыцари невесть с чего вдруг турнир устроили… Анна улыбнулась концу недолгой свободы от всего и направилась к ипподрому. Где в городе происходит новое и непонятное, там и следует искать Немайн. В самой‑самой середке! Покрывать голову хорошей кельтской девушке неприлично. Но напялить при дожде капюшон, а перед битвой шлем – фривольность, допустимая для мирянки. Вроде глубокого декольте позднейших времен. Из‑за странного сооружения из сосновых брусьев, колес и скрученных веревок виднелась голова, неприличная вдвойне: и в шишаке, и в капюшоне. А что поделать, если нужно защититься и от дождя, и от случайного удара? Анна узнала сиду по голосу: уши и волосы скрылись под шлемом. Похожей на человека Немайн это не сделало, зато глаза‑блюдца засверкали из тени зловеще и потустронне. Тем более что рядом помимо вороха любопытствующей детворы обретается и пара взрослых представителей человеческой породы. Вполне достойных – но едва ли не самых вонючих. Может, потому и ребятня держится на некотором расстоянии. В баню‑то викинги ходили. Не реже камбрийцев. А толку, если кожаную броню для сохранности нужно салом смазывать. Которое летом протухает мгновенно. Самих норманнов это не смущало. Издержки власти над северными морями. А богиня морщит нос. И корабельный плотник Эгиль в который раз заводит объяснение.

– Вот ты, Нэмхэйн, мятой пахнешь. Потому, что носишь лен, и травами его перекладываешь. Твоя сестра Гвен пахнет хлебом, ибо присматривает за пекарями. А от нас несет тухлым салом – потому, что без сала кожаную одежду в море съедает соль. И оружие. Кстати, твоя повозка тоже любит сало.

– И деготь. – Немайн провела тыльной стороной руки по лбу, за ней потянулась грязная полоска. – И паклю, и веревки. Которыми я сейчас и пахну. Ну еще дождем. И в этом правда: чем больше в вещи души, тем больше ей нужно ухода. Ну‑ка поставьте мою красавицу на ноги…

Красавица, к удивлению Анны, была гоночной колесницей. Пока до нее не добралась сида. А вот чем стала теперь… Корпус, переплетенные ивовые прутья, покрыла толстая бычья кожа и схватили железные полосы. И длиннее стал раза в два. Колеса тоже сверкали не успевшей потускнеть железной обивкой. Но места внутри не прибавилось. Зато появились два сиденья – спиной к спине, перед задним деревянная рама с крюком.

Внутрь немедленно залез Тристан – колесница странно покачнулась одним корпусом, колеса стояли ровно. Мальчишка между тем по‑очереди попрыгал на сиденьях, колесница при этом недовольно, как живая, поскрипывала.

– Тебя выдерживает, – подвела итог Немайн, – а если Харальда с Эгилем? Вдвоем? И похоже, мы пожалели смазки.

Викинги осторожно забрались в кузов, замерли, не дыша. Вокруг суетилась сида, выглядящая в рабочей рясе сущей замарашкой, теребила:

– Поелозьте. Бортики попинайте. Вы же не хотите, чтобы это вот развалилось подо мной в бою?

Не хотели. Совсем. И чтобы колесница развалилась здесь, сейчас и с ними внутри – тоже. Потому елозили очень осторожно. А осторожность в исполнении двухметроворостых верзил иной раз выглядит весьма забавно. Анна не устояла.

– Хотите, я вам венки из яблоневых веток совью? – предложила. – Или из веток сливы? Можно даже с плодами. Уже спелыми и красивыми. И сколько ж их уродилось в этом году! Как и должно быть, судя по всему…

Норманны не удивились. Ученица богини непременно должна быть чуток не в себе. А если не чуток, так и тем лучше: будет правильнее понимать богов. Те‑то совсем непредсказуемые. Немайн еще ничего. Почти понятная. К примеру, повозка ей и правда нужна. Лезть со сломанной рукой в военное седло глупо. А пристраиваться в женской посадке – самоубийство. Кто ее вообще придумал? Колени чуть врозь, пятки под задницу – и балансируй на лошадином хребте, храбрая амазонка… Пешком идти – хорошо, но задержит конных. Повозка в самый раз. Но зачем неустойчивое сооружение на двух колесах?

Тем более изначально единственная ось колесницы была хорошо, прочно закреплена под кузовом, но сида заменила простое и надежное крепление на мешанину палок и веревок. А раз колесница при этом не развалилась, то и заклинаний. И вот теперь извольте‑ка ее пинать и раскачивать!

– Веночки – трогательно, – согласился скальд Харальд. – Человек – это дерево, и мир – это дерево… Но почему именно из яблони и сливы? Листья дубов и кленов не менее красивы.

– Стоит ли портить деревья, приносящие пользу? – Корабельный плотник Эгиль был настроен практичнее.