Шрифт:
– Спаси его! Только его, великая! Смилуйся! Вспомни, ты ведь ирландка!
Глаза мазнули по пищащему свертку. Клирик начал было отворачиваться – и понял, что только хочет отвернуться, а на самом деле наклоняется к коленопреклоненной. И видит самое прекрасное, что только могут увидеть глаза сиды…
Сознание Клирика отключилось. Не полностью – но руки приняли ребенка сами.
– Это мне? – спросила Немайн неожиданно тонко, как птичка свистнула. – Он мой?
– Твой, великая…
– Правда? – Она не верила, но уже ухватила и держала нежной и… неразжимаемой хваткой.
– Спасибо тебе, великая сида…
Новая мать старую не слышала. Мир сузился до прекрасного существа в руках.
– Мой… Мой…
Охрана остолбенела и не мешала прежней матери радостно выть, скорчившись в земном поклоне.
Сида преобразилась. Куда и усталость девалась. Лицо запунцовело, уши на голове места не находили, порхая словно крылья бабочки…
Анна затаила дыхание. Как и все, у кого в ближайшей округе были глаза. Наверное, даже муравьи дивились из травы тому, как внезапно и вдруг измотанная воительница и лекарка, суровая наставница, еле стоящая на ногах после трудов и битв, обратилась во мгновения ока в девочку, которой подарили щенка. Исходила нежным счастьем, как костер теплом.
– Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе…
Смотрит на ребенка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси‑сюси. С самой такое было… Хотя не настолько и не по приемышу. Не слышит! Анна заглянула в склоненное к младенцу лицо. В глазах сиды стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли…
Анна испугалась. Но ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.
– Ты меня слышишь?
На короткое время в глазах Немайн появился смысл.– Слышу. А суд… Пошел он… – сида словно пыталась вспомнить слово – Анна мельком испугалась проклятия, – полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.
– Да чем?!
– Он мой… Неужели не понятно?!
– Он этой разбойницы!
– Нет! Мой! – Сида прижала ребенка к себе, в глазах начала подниматься темная волна. – Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть…
– Ясно…
Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить ее прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнет петь. А что разбирать, где свои, где чужие, не станет уж точно.
– Я займу твое место. От клана. Ты меня понимаешь?
– Ты умная, Анна. Хорошая… Я чуть‑чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное…
– Кивнешь, когда надо? Сможешь?
– Да… Ох напасть, – чуть опустила взгляд, – напасть ты моя ненаглядная…
Викарий чуть слезу не пустил. С Августины‑Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встает из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили ее сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет…
Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются, отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжелым, скругленным на конце мечом в руке. Она идет на ряды убийц и насильников – и те расступаются, пока она не выходит из дворца… В неизвестность.
Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он ее недостоин – но хоть она достойна любви. А значит – его боль и его крест остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались… Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее… Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из‑под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев – штука неприятная. А больше несмышленышей среди красных курток не нашлось… Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, дневка да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!
– Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, – сорокой трещала над младенцем сида, любуясь. – И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой‑нибудь. Как же назвать‑то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее… А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап…
Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.