Он пыхтит и пыхтит, а потом опять бубнит:

— Я знаю, что вы сексом будете заниматься, — и кривится.

Ух какие мы взрослые.

Угу, если бы все так просто было, сексом заниматься отправляюсь!

— Кулак мне лекцию будет читать, о безопасности, — вздыхаю и посуду грязную сортирую.

Подозрительно молчит козленочек за спиной. Даю ему время на инициативу, но он явно трусит. Оборачиваюсь спокойно, и заговариваю нейтрально:

— Так откуда Матвей настолько хорошо знал о твоей лаборатории? Вообще, он неплохо там внутри ориентировался.

Ваня смотрит перед собой, избегая контакта. Но голову держит ровно. Есть что-то устрашающе взрослое в его неподвижности, отличающейся от привычной нервозности.

Я боялась передавить, не хотела его расстраивать и чувство вины культивировать. Но, кажется, зря. Он уже принял некое решение, он на другой стадии рефлексии находится.

Мне такое настроение не нравится.

— Директор детского дома оказался активным психопатом, придумавшим манипулятивные игры, чтобы преследовать меня, — холодно объясняю. — Ему удалось обвести вокруг пальца десятки людей. Включая меня. Люди предпочитают игнорировать негативные догадки относительно знакомых. Это специфика здоровой психики, ты не можешь постоянно подозревать окружающих. Если он и обманул тебя, и использовал это для собственной выгоды, то это означает, что ты просто ничем отличаешься от всех нас, всех взрослых вокруг.

— Он знал, где я торчал все то время. Когда я оттуда ушел, — недовольно говорит Ваня. — Мы… с ним пересекались. Но я ничего не говорил про лабораторию. Я не подставлял тебя, Алиса.

— Почему ты считаешь, что я могу думать о какой-то подставе?

— Потому что это так и выглядит, — сразу же заводится он. — Как я заманил тебя. Вот Кулак так и подумал.

— Но мы с тобой знаем, что заманить меня было невозможно. Я сама туда прибежала.

— Ты… типа веришь мне?

Он вскидывает на меня голубые глаза, взор расфокусированный и уставший.

— Ну с чего! С чего мне не верить тебе! Я обо всем уже догадалась, Ваня. Я все поняла.

Обнимаю дурашку, и он не вырывается целых полторы минуты. Эх, много работы предстоит. С тем фактом, что Ваня наркотики продавал придется чуть позже прорабатывать с психотерапевтом, как минимум.

Микроволновка бибикает и я нехотя отпускаю подростка.

— Это мы с Кулаком виноваты! — выдает он озлобленно у меня за спиной через некоторое минут и я оборачиваюсь. — Мы с ним не защитили тебя! Не спасли тебя. А только хуже сделали, во всем!

— Иногда, Ваня, людям нужно спасать самих себя.

— // —

Пока тащимся обратно к Кулаку — его жилой комплекс не так уж далеко от моего находится — пролистываю новости и чаты. Нигде упоминания вчерашних событий нет. Льдина в груди подтаивает.

Во двор заворачиваем и я понимаю, что даже не позвонила, как планировала. Дырявая башка. Набираю его, осторожно поглядывая на водителя. Вася отвечает сразу, скоро приедет.

Улыбаюсь водителю напоследок. Его Вовой зовут. Дарю ему набор сушеного мяса и фисташки, потому что заприметила у него днем орешки на переднем сидении. Он удивленно загребает благодарности.

Ваня сразу во второй спальне устраивается за компом. Махина какая-то и еще подсветкой неоновой переливается. Игровой вроде.

Отвечаю на дофига чатов, разгребая накопившееся. Кофеек себе делаю, все-таки не выспалась.

Насмотревшись на барную тележку, плескаю себе виски. Вообще, вина белого и холодного хочется, но его здесь не видно.

На журнальном столе завал бумагами и папками. Типично для Кулака: и в номере, и в пристройке он всегда находил, как плоские поверхности завалить своим беспорядком. Сдвигаю папку, чтобы как-то бокал свой пристроить.

Выпадает листок, и перед тем как вернуть его обратно, я различаю в каракулях свое имя.

Бумага с двух сторон исписана, и изрядно помятая.

Какой-то набор отдельных фраз и коротких абзацев.

Многое перечеркнуто.

Почерк у Васи ужасающий, одни буквы намного выше и шире других. Словно он выходит из себя, когда надо писать и на эмоциях ручкой сильнее размахивает и безбожно давит.

Дрожащей рукой открываю папку, а там таких листков много. Перечекрнуто, измято, кое-где оборвано.

Вот тут косой строкой «я не собирался говорить наездом», а вверху «ты сказала, что никто так хорошо не делал, а почему не просишь еще», а среди зачеркнутых линий осталось только «я готов извиниться».

А здесь наперекос четверти листка «какую поправку, любую поправку», на другой стороне «ты не прикладываешь усилий понимать, Алиса», а в самом низу «у тебя есть кто-то сейчас?».

Когда первая капля слез падает на корявую букву, я панически засовываю листки обратно в папку, а ее подальше откладываю.