— Какое… домой? — кто-то вместо меня находит силы сказать. Это приободряет. Эта кто-то способна дать отпор.

Слышу, как он театрально вздыхает. Он весь такой. Надуманный. Воображает, что в томике стихов Байрона живет, с позолотой на обложке.

— Там, где ты наконец-то повзрослеешь и выполнишь свои обязательства.

— У меня нет дома. И нет родителей. Ты… ты… должен уехать. Все.

Он касается моих волос.

— Это прекрасно, я же говорю. Ты решила мне подыграть на полную катушку.

— Я не подыгрываю тебе! — вдруг кричу я. О Боже. — И не даю поводов. Пошел вон из отеля. Ты — ничтожество.

Он отводит мои волосы еще дальше. И расчетливый, сокрушительный удар приходится мне на скулу. Что-то в таком роде я ожидала, но все равно от жгучей боли пошатываюсь. И хватаюсь за щеку. Вдруг я пальцами сразу это излечу.

Вот так раз, и нет боли.

Но волшебства не существует.

Удар был такой силы, что по зубному нерву импульс боли иголкой толкается.

Я кренюсь и кренюсь.

И все-таки… столько лет прошло.

Я бросаюсь на него, и попадаю мрази даже в ухо.

Загродский лениво переворачивает мои удары на саму же себя. Держит меня за ворот, как щенка.

— Господи, — он смеется. — Вот это да. Ты совсем здесь одичала. Я не планировал начинать с самого главного, но ты всегда вынуждаешь. Завтра, будь добра, с вещами у входа в двенадцать. В этой дыре невозможно больше десяти минут находится.

Я понимаю, что он ушел уже, но тело не очень склонно к пониманию после такого стресса.

Скула дергается будто рванет скоро. Но чему-то там вырываться. Просто место такое, прямо на кости.

Говорю себе час-другой здесь посидеть, отойти.

Но проходит, наверно, больше.

Отмираю достаточно для того, чтобы организм перешел в острую стадию расплющивания реальностей. Так, здесь одно произошло. А сейчас, другое будет происходить совсем.

Никуда я с ним не поеду. Прямо завтра тоже из Васильков уезжать — не вариант. Во-первых, от перекупщика человек только завтра сможет приехать. Буду ждать. Конечно, для срочного отъезда я бы деньги даже у Маринки одолжила или у Егора.

Но я не собираюсь под дудку Загродского до такой степени играть, что прямо с места срываться. Он любит растягивать садизм, так что сойдет.

Нужно сейчас найти способ отфутболить совещание и на глаза не показываться.

Бегу в номер, к зеркалу. Покраснение есть, но жесть еще не началась. В принципе, если замазать, то и на совещание можно пойти. Синяк через часа два зацветет.

Нет, мне сейчас вообще нужно время. Очень много собирать воедино и еще найти волонтера, кто сможет ремонт в детдоме доделать за меня.

Прошу Светлану позвонить мэру по поводу совещания и проблема за минуту решается. Она хочет расспросить меня о «госте», но я извиняюсь, типа, спешу очень.

В номере все начинаю продумывать, но уже над таблицей со сметой ремонта раскисаю.

Ну и куда все это деть!

Запрещаю себе думать о том, как хотела еще с Васей побыть.

Лучше умру, чем позволю ему узнать о таком. Он никогда не посмотрит на меня по-прежнему. Он только язык силы понимает. Не только физической. А если узнает, что я только сбегать от Загродского могу…

… и какой срок у этого сбегания…

Но Вася мне хотя бы поверил.

Я знаю, что он бы мне поверил.

Он такой. У него хорошие инстинкты. И Кулак не терпит притворства. Не стал бы делать вид, что не верит, просто потому что выгодно так поступить.

До вечера втыкаю в ноут, половину времени бесцельно. Даже игру нашла какую-то.

Кулак приходит раньше, чем я ожидала, но, конечно же, я подготовилась.

— Не пугайся, — улыбаюсь широко, — сегодня на кухне Ване помогала. Поскользнулась на полу, в мыле весь, и об край стола ударилась.

Ключ от машины замирает у него в руках, когда он понимает, что я имею в виду. Из-подо лба смотрит, и, видимо, не все слова переваривает.

— Что… блядь? — он настолько оторопело на меня глядит, что мне смешно становится.

— Помогала оборвышу своему любимому, говорю. Как всегда, попала в неприятность. Заживет за три дня, ей-богу.

Он глядит в открытый ноут почему-то.

— Так ты не из-за дел не пришла, а из-за этого?

Фуф, прокатило. Я аж расслабляюсь и по стулу растекаюсь. Он хмурится до такой степени, что черты лица искажаются.