— Я забегу доки… Что такое?

— Хорошо. Только недолго.

— Нет, не хорошо, — ударяет он по рулю. — Ты немедленно ответишь. Я не слепой!

Кулаком словно молотом заряжает. Руль крепкий, добротный, а вот мое сердце трещинами расползается.

— Воспоминание плохое, — задушено говорю, — очень плохое. Разнервничалась.

Дверь мою он открывает в ледяном бешенстве.

— Пойдем, свежим воздухом подышешь.

Выхожу из машины, замедленные движения саму раздражают. Смотрю вокруг: обычный день, обычные люди, цвета… такие яркие.

Загродский уже уехал. Успокаиваю себя, повторяю мысленно, как заклинание.

— Я пройдусь чуть с тобой, а потом вернусь, — смело говорю Васе, хотя внутри все колошматится. В ладонь он мне впечатывает ключ от машины.

Плечом к плечу пересекаем парковку и прогулочным шагом заворачиваем к Гостинице. Слава богу, на крыльце Егор появляется, а значит, появился шанс отвлечься на разговор с ним.

Но что-то не так.

Егор мрачнее тучи.

Вспоминаю, что мой синяк он еще не видел.

А еще вспоминаю… Егор — единственный человек в Васильках, кто знает, как меня хотели выдать замуж за Загродского.

Потому что он лично с ним знаком.

И он точно знает, что Загродский меня избивал.

Нет, с ним точно никаких разговоров!

— Давай с другой стороны прогуляемся, — чуть ли не под руку Васю беру и поворачиваю.

Музыкант замечает нас и целенаправленно теперь двигается.

Его намерение перехватить нас достаточно очевидное, чтобы Кулак притормозил, оценивая шансы приближения Егора.

Однокурсник переводит взгляд с Кулака на меня, когда подходит. На синяке долго прищуром задерживается.

— Я видел его. Он уже уехал, — недовольно говорит Егор.

У меня все рушится внутри.

Шок, что Егор расценил ситуацию правильно… так сразу. Шок, что теперь Вася узнает. Так быстро.

Я уеду сегодня отсюда. Чувствую, как сердце, обернувшееся чугунным, уже разрывается болью, а тело… оно словно бесполезным стало. Зачем мне оно? Но худшее еще впереди.

Лучи солнца кажутся фантастически яркими, будто я впервые в жизни на улицу вышла.

— Кого? — мгновенно реагирует Вася.

Взгляд Егора повторяет траекторию, с Кулака на меня.

— Алиса, можно с тобой минуту переговорить? — но смотрит на мужчину, настороженно.

— Конечно!

Мы отходим в сторону. Кулак сначала по инерции рыпается за мной, но обрывает движение.

Не сводит тяжелого, застывшего подозрением, взгляда с меня. Остался замеревшим на том же месте.

— Это что, синяк от него? — гневно спрашивает Егор. — Что он здесь делает?

— Можно я попрошу тебя, — говорю и смотрю умоляюще. — Пожалуйста, не говори Кулакову. Ты же знаешь, кто такой Загродский. И я не смогу… не смогу, если он узнает.

— А ты кто такой Кулаков, знаешь? — он искренне шокирован. — Алиса, вы же вместе? Да неважно, Кулаков и так все сделает. Подожди… это получается, ты с синяком… А он не знает вообще?

— Егор, — нервно сглатывая, пытаюсь объяснить ему, — это сложно все вышло. Мне сложно очень, понимаешь?

Он меняет позу, по бедрам себя ударяя, в глазах— участие. Сумбурно поглаживает меня по плечу.

— Блин, Алиса, я знаю, что в полицию бесполезно звонить, и твое семейство — уроды, но… Это же пиздец! — Он взмахивает руками. — Так пускай Кулаков с ним разберется! Он по заслугам наконец-то получит. Тот же его уроет.

И музыкант смотрит в сторону Кулака. Который не заметить это не сможет.

— Я прошу тебя, — начинаю задыхаться и путаться, потому что контроль над ситуацией улетучивается со скоростью света, — это Васи не касается. Я не хочу… ты понимаешь, я не могу, чтобы он узнал. И кто-либо вообще вокруг.

Я срываюсь, и на Кулака тоже гляжу. Он напряженно наблюдает за нашей беседой. Каждый шорох отслеживает. Все сканирует, на атомы раскидывает.

Веретено лжи становится невыносимо тяжелым.

— Нет, — качает головой Егор. — Извини, но нет. Он еще, получается, сюда приперся.

Я раздраженно повожу плечами, и, по лицу руками скользя, стараюсь не задевать скулу. Еле на ногах удерживаюсь, когда Егор обходит меня.

Испуганно и виновато гляжу на Васю. Все кончено. Все выплывет наружу.

Пытаюсь глазами ему сказать. Что-то. Но я сама не понимаю что.

Он явно старается оценить обстановку. Обычно Вася хмурится, как способ преодолеть замешательство. Но сейчас выражение на его лице столь напряженное, что любые экспрессии отсутствуют.