У меня, наверно, порвано сухожилие… и что-то еще. Кровь внизу нахлынывает багрово-черная, венозная.

Боль… ослепляет, словно ливень из искр обрушивается на глаза под моим веками.

Ледяной удавкой сдавливает шок, и я какое-то время мыслю ясно.

Вынуть ногу из банки, несмотря ни на что.

Но не получается.

Вынуть ногу ценой любой боли.

Не получается.

Поднимаю голову, Ваня бежит ко мне. И дико орет, когда наслоенная тканью рука закрывает мне рот сзади.

Кто-то тащит меня на соседний участок, пока Ваня мчится по прямой. Я пытаюсь мычать, приказывая подростку убегать.

Козленочек нападает на мужика, и мне удается развернуться, чтобы рассмотреть нападающего.

Его голова обмотана разнокалиберными материалами, наподобие тюрбана, даже куски резины присутствуют. Прорези для глаз неоднородные, и вот ни черта не разглядеть.

Я стараюсь толкнуть мерзавца, чтобы помочь Ване, но падаю из-за боли и неполной подвижности ноги. Замечаю с земли, что нападающий не отличается серьезной физической силой. Они с подростком активно борются. И хоть мерзавец явно выиграет, Ваня отбирает у того много сил.

А затем, вспышкой солнечного луча проворачивается в воздухе металл ножа.

— Беги! — кричу я Ване. — Беги!

В который раз набираю Васю: гудки, гудки, гудки. Не отвечает.

Трясущимися пальцами ищу номер Егора или кого-то еще.

— Беги!

Нападающий поваливает подростка на землю, и тот отползает. Вот молодец. Вот же смышленный.

Наблюдаю, как мерзавец ко мне поворачивается, а Ваня, слава богу, наконец-то начинает убегать.

В трубке раздается голос Егора и я воплю, но незнакомец выбивает телефон из моих рук и тащит меня за плечи к недострою.

Пока не сопротивляюсь, в попытке оценить обстановку и понять что дальше будет. Да и толку от моих рыпаний мало.

Он затаскивает меня в подвальное помещение. Когда удается осмотреться, страх оттесняет на второй план даже боль от зубцов консервы.

Словно тончайшая, влажная штора, ужас обволакивает мое тело выборочно, как будто подчиняется капризам ветерка.

Но здесь ветра быть не может. Это затхлый пенал с землей вместо стен. По всей длине заставленный стеллажами, на которых толпятся бутыли со странными жидкостями.

Из отверстий в стекле застыли выползшими змейками трубки. Очень и очень стремные трубки. Разноцветные.

Нападающий пытается поставить меня на ноги и я горланю от боли. Почему-то он даже не бьет меня, упрямо тянет вверх.

— Что ты хочешь?! Что?!

Врубает что-то на стене со стуком и бросает попытки выровнять меня. Появляется задымление, и с ужасом я понимаю, что оно накапливается в узком подвале из многочисленных трубок.

— Ч-что это?

И руки оттаскивают меня ближе к стене. Одна рука остается, а потом она… стягивает шлейку платья вместе со шлейкой лифчика.

— Нет! — бьюсь я невпопад руками, ногами и телом. — Нет!

Ладонь исчезает, и я в растерянности кручу головой в разные стороны. Где он!

Серо-молочный дым пропарывает большую часть комнату. И надающий говорит мне на ухо, необычайно странным голосом, словно чревовещатель:

— Прочтешь потом.

Я пытаюсь доползти до него, когда он приколачивает к двери бумажку. Но все бесполезно.

— Нет! Выпусти меня!

Он закрывает за собой дверь, с громыханием столь многослойным, будто выход… выход состоит из каскада металлических дверей.

Через какое-то время я дотягиваюсь до места, где должна быть дверная ручка. Из-за едкого дыма ее не видно, и на ощупь тоже не находится.

Мне даже удается приподняться.

Зачем я это делаю?

Если дым уже и так просочился в мою голову отравляющей легкостью, предупреждающей, что вскоре мое сознание померкнет.

Затем что я хочу прочитать. Что написано на приколоченной бумаге.

Я хватаю листок и сдираю его. Шлейки спадают еще ниже. Но нет сил поднимать их, есть силы только бумагу держать в руках.

Ничего не могу разглядеть. Дым разъел глаза, а ослабевшие руки заходятся тряской. Я не сдаюсь, я не сдаюсь, я пытаюсь прочитать.

Нога ожидаемо подгибается, и я стараюсь приземлиться контролируемо на другое колено.

«… спорт…»

Что-то явно про спорткомплекс!

Всматриваюсь и всматриваюсь, но вижу нечто другое вместо бумаги. Очень жаль, ведь не знаю и не понимаю на что именно смотрю.

До того, как привязываю увиденное к образам в голове, становится уже неважно.