Несколько раз мне попадались какие-то непонятные знаки, выбитые прямо на камне.

— Что это? — спросил я Шалугина.

— Клинопись, — ответил он, не оборачиваясь. — Она тут везде.

— И что означают эти надписи?

— А пёс их знает. Наши умники пытались, конечно, разобраться. Вроде что-то даже прочитали, так, самую малость. Не то таблицы какие-то, не то инструкции. Но всё так путано, что сам чёрт голову сломит.

— Чей же это язык? — не унимался во мне дух исследователя.

— Говорят, похож на древнешумерский. Только тот, вроде бы, гораздо примитивней.

За разговором я не заметил, как первобытный колорит пещеры мало-помалу стал сменяться технократическим. Изредка стали попадаться толстые электрические кабели, свисающие с потолка, как лианы. Они вели к здоровенным рубильникам, врезанным прямо в стены пещеры. Над головой то и дело проплывали светильники в ребристых рубашках.

— Если запустим дизель, здесь будет светло, как в супермаркете, — пояснил Шалугин.

— А далеко ещё?

— Да, считай что дошли.

Вскоре мы остановились перед массивной стальной дверью с большим поворотным колесом посредине. Такие двери ставят обычно на линкорах или подводных лодках. Здесь же, в пещере, она казалась нелепой, чужеродной.

Шалугин деловито оглядел колесо и налёг на него всем телом. Оно не подалось.

— Ну, чего смотришь, помоги! — крикнул он мне.

Я тоже вцепился в колесо. Минут пять мы сопели и матерились. Тщетно. Колесо не сдвинулось ни на дюйм.

— Прикипела, мать её, — плюнул с досады Шалугин. — Эх, долбануть бы чем… А ну, отойди-ка, Сергей, — бросил он мне вдруг и, вскинув автомат, саданул по двери длинной очередью.

Пещера наполнилась таким грохотом, что у меня заложило уши. Автомат смолк. Но эхо ещё долго металось по глухим закоулкам лабиринта.

— Ну вот, — засмеялся Шалугин, — заодно и всех чертей распугали.

Мы снова налегли на колесо. На этот раз дверь с раздирающим душу скрежетом отворилась, и мы очутились в огромном помещении с бетонным полом и высокими сводчатыми потолками. Это была та самая подстанция. Четыре одинаковых генератора, громоздких как мастодонты, стояли здесь, выстроившись в ряд, и всем своим видом излучая какую-то первобытную мощь. От них в дальний конец зала, где стоял здоровенный распределительный щит, ползли разноцветны-ми змеями толстые силовые кабели.

— Вроде всё цело, — оглядевшись, заявил Шалугин. — Сделаем так: ты будешь мне светить, а я попробую завести один из этих гробов.

Он сунул мне свечу и подошёл к ближнему от нас дизелю. Возле агрегата на специальных кронштейнах размещался бак размером с автоцистерну. Сурик, которым он был когда-то покрашен, давно облупился, и ржавчина уже основательно поработала над железом. Было сомнительно, чтобы в нём всё ещё оставалось горючее. Бак и в самом деле был пуст. Пустым оказался и бак второго генератора. И лишь третий был наполовину заполнен солярой.

Не мешкая, Шалугин принялся возиться с третьим агрегатом. Делал он это мастерски, как заправский дизелист. Я никогда не встречался с подобной техникой и, даже при желании, вряд ли сумел бы ему помочь. Приходилось довольствоваться ролью подсвечника.

Но вот дизель чихнул, лампочки на потолке дружно мигнули, и разбуженная машина утробно загудела. Вся подстанция озарилась ровным лимонным светом. Я затоптал ненужный больше свечной огарок и вслед за Шалугиным направился к выходу. Дверь здесь была уже не такой внушительной, и в неё не пришлось лупить из автомата.

Выйдя из подстанции, мы оказались в длинном широком коридоре. Это был настоящий подземный Бродвей! Правда, не имелось здесь ни экзотических магазинов, ни баров с девочками, ни шикарных авто. Вместо всего этого на каждом шагу попадались замершие в неподвижности электрокары, мёртво блестели чёрные глазницы табло, а вдоль стен выстроились шеренги одинаковых казённых дверей, покрашенных в беж. На каждой двери было привинчено по узкой латунной табличке. «Лаб. генной инженерии», «Отд. мутационного контроля», — бегло читал я. Кроме названий имели место цифры и звёздочки. Звёздочек где-то было две, где-то одна, а где-то и три.

— Это уровень секретности, — заметив мой интерес, пояснил Шалугин, — чем больше звёздочек, тем выше допуск.

— И какой допуск у вас? — спросил я.

— Четвёртый.

Мы шли так ещё какое-то время, пока за одним из поворотов не оказались перед стеной из блестящего гофрированного металла. Приглядевшись, я понял, что это не что иное, как огромные двустворчатые ворота. На их рифлёной поверхности красовались яркие треугольники, предупреждающие о биологической опасности и сияло пять алых звёздочек.