— Полковник говорил как-то, что это особые контейнеры, — подойдя к кокону и присев перед ним на корточки, сказал Шалугин, — только неизвестно кем и для чего сделанные.

Я осторожно протянул руку и потрогал матовую поверхность. Она оказалась неожиданно тёп-

лой и едва заметно вибрировала под ладонью.

— А что это за вещество? Из чего он? — поинтересовался я.

— Органика. Что-то вроде хитина. Наши спецы считают, что сам контейнер создан искусственно. Вот видишь эти жилки? — он ткнул пальцем в золотистую паутину, — это электр — сплав золота с серебром. Если верить экспертам, он выплавлен четырнадцать тысяч лет назад.

— Не может быть, — я аккуратно поскрёб ногтем по золотистой нитке, пытаясь убедиться, что

это обычный металл. — Кто же его, чёрт возьми, выплавлял?

Шалугин не успел мне ответить. Макушка кокона вдруг с сухим треском лопнула и стала быстро раскрываться, подобно цветочному бутону.

— Осторожно! — рука Шалугина вцепилась мне в плечо и с силой рванула назад.

Я упал на спину и, скользя локтями по мраморным плитам, отполз подальше от проснувшегося кокона. Прямо на глазах бутон начал превращаться в гигантский чёрный, как ночь, тюльпан. Вода вокруг кокона закипела, и облако пара стало заволакивать странный цветок. Я жадно впился глазами в сердцевину кокона и успел разглядеть там кроваво-алую пульсирующую гроздь, слепленную из каких-то пористых, размером с лимон, эллипсоидов. С каждой пульсацией эллипсоиды выбрасывали вверх облачко серебристой пыли, которая поднималось над коконом и медленно оседало на воду.

— Что это? — потрясённо спросил я Шалугина.

— Мутаген, — отозвался он, провожая взглядом очередное облачко. — Вот, смотри, сейчас он растворится и зарядит воду своей энергией.

— Так это и есть «живая вода»?

Он покачал головой:

— Скорее мёртвая. Одной капли хватит, чтобы вызвать цепную мутацию в любом живом организме. Будь то бактерия, крыса или человек. Без разницы.

У меня похолодело внутри. Вот, значит что это за чудо-оружие! Вот чего испугались Штаты. Теперь ясно, почему, имея шестидесятикратное ядерное превосходство, они пошли на мировую во время Карибского кризиса. Мутагенные бомбы. Вот он, решающий аргумент. Передо мной пронеслись мёртвые города, обезображенные трупы людей и животных. Толпы обезумевших мутантов. Агония. Я тряхнул головой, чтобы прогнать виденье.

— Всё дело в концентрации, — задумчиво продолжал Шалугин. — Если содержание мутагена уменьшить раз в сто, то такая вода уже не опасна. Она не вызывает прямых мутаций. Зато может дать такой пинок иммунной системе, что та сама начинает справляться со своими болячками.

— И даже со смертью? — прямо спросил я.

Шалугин грустно посмотрел на меня и вздохнул:

— Со смертью, нет. Хотя был момент, когда казалось: вот оно — лекарство от беззубой. Наши умники даже Кремль известили. Так, мол, и так. Можем, дескать, обессмертить самых нужных партии и народу. Что ты думаешь, из Москвы тут же прислали списки. И началось. Эксперимент за экспериментом. Первые опыты ставили только на пленных да на «врагах народа». Сотни сгубили, пока хоть что-то начало получаться. А Кремль торопит. Звонки. Телеграммы. Что делать? Вызывают как-то в Москву. К самому Суслову. Мама родная! Я старшим. Со мной ещё три десятка офицеров. Взяли нас в оборот. То, да сё. Словом надо, ребята. А ведь тогда как? Если надо — так хоть на амбразуру. Короче, рапорт на участие в опытах подписали все. Мне повезло больше других — я выжил.

Слушая рассказ Шалугина, я почему-то вспомнил, что эти самые пленные и «враги народа» значились в документах «Немезиды» как «биологические объекты». Ни имён, ни фамилий. «Биологический объект» и всё тут. Просто и страшно.

Какое-то время мы молчали, думая каждый о своём и глядя, как смертоносные облачка опадают в бурлящую вокруг кокона воду.

— А каково это быть почти бессмертным? — задал я давно терзавший меня вопрос.

— Паршиво, — Шалугин ответил не задумываясь. — Нет, поначалу мне даже нравилось. Ну, представь — никакая лихоманка до тебя не доберётся. Хоть СПИД, хоть язва сибирская. Живи и радуйся.

— Так это ж здорово, — не удержался я.

— Здорово то, здорово, — вздохнул Шалугин, — Вот только стал я замечать как-то: всё время жрать хочется. Прямо мука какая-то. Да и на баб стало тянуть — спасу нет! Женился. Думал образуется всё. Какое там! Жена сбежала через неделю — не вынесла. С тех пор так семьёй и не обзавёлся.

— А дети? Дети-то есть? — я был слегка озадачен неожиданным аспектом бессмертия.

— Дети есть. Старший мой год как пенсионер. Я для него давно умер. А младшая, девочка,

осенью в третий класс пойдёт.

— И сколько же их у Вас?

— Двенадцать.

— Двенадцать!? Ну, дела! — меня окончательно потряс семейный расклад Шалугина.

— То-то, дела, — невесело усмехнулся он. Ладно, пошли, пора нам. Да и «цветок», гляди, закрывается.

И в самом деле, странный цветок, выстрелив последний заряд мутагена, стал быстро сворачиваться обратно в кокон.

— Куда теперь? — спросил я.

— А теперь, Сергей, мы подошли к финалу. Баста. Пора кончать со всем этим.

— То есть как кончать? — до меня начал доходить страшный смысл его слов. — Да вы в своём уме, Александр Иванович? Это же величайшая научная ценность. — Мне хотелось отговорить его, объяснить как-то, что он не прав, что такие вопросы не должен решать один человек, но мысли мои путались, и с языка слетала всякая чушь про Прогресс человечества и про нашу ответственность перед ним.

— Слушай ты, умник, — Шалугин схватил меня за грудки, — эту величайшую ценность уже приспособили под оружие. Сейчас оно здесь, на острове, и пока никто до него не добрался. Но за ним придут, дай срок. Не Гоффман, так найдётся ещё кто-нибудь. И что тогда будет с твоим прогрессом? — он отпустил меня и продолжал уже спокойней, — Я понимаю, ты аномальщик, тебе страсть как охота пошуровать там, внутри, — он мотнул головой в сторону кокона, — разложить всё по атомам и узнать, что там да как. Только вот миром то правят не учёные, Сергей Александрович. А отдай сейчас «Немезиду» нашему правительству, самому демократическому в мире, так оно тут же начнёт размахивать ею, как дубиной перед носом у той же Америки. Человечество, Сергей, вообще склонно к суициду, но у меня нет никакого желания помогать ему в этом.