— Я думаю, это не так, — очень не хотел верить в правдивость догадок короля воин.

— Чем бы это ни было, — мрачно произнес Турукано, — и что бы ни подразумевалось, вышла именно та мерзость, о которой говорит отец.

— Это не мерзость, — скривился в подобии улыбки Нолофинвэ, — это политика, сын. И Финдарато нас размазал по горам с богатыми недрами. Удар мы приняли, упали. Теперь надо встать, отряхнуться, отмыться и больше не позволить себя бить. А потом обернуть падение взлётом.

— Каким образом? — Турукано делал вид, что спокоен, из последних сил.

— При первой же возможности, — замедлив речь, пояснил король. — Как только она предоставится.

Около камина тяжело вздохнул летописец, и взгляды устремились на Квеннара и его ученика.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся спрятанной в длинном рукаве ладонью книжник. — Даже будущие величайшие умы иногда разочаровывали учителей.

Нолофинвэ почувствовал нарастающую дрожь: ученик летописца был живым напоминанием о страхе предательства, о нерешаемой проблеме, которая когда-то казалась символом триумфа. Семья этого милого юноши с горящими незаурядным умом серыми глазами была из присягнувших Нолофинвэ в начале Исхода перводомовцев, одной из нескольких десятков. От Феанаро уходили, не выдерживая его тирании и завышенных требований, находя у спокойного и рассудительного полубрата мятежника понимание и принятие того, что эльфы иногда устают, не всему способны мгновенно научиться, и у них есть своё мнение, не всегда совпадающее с тем, что навязывает командир, считающий правым лишь себя.

Бывший Первый Дом, поначалу рассеявшийся среди Второго и небольшой части Третьего, покинувшей Арафинвэ из-за недостаточного желания своего лидера немедленно ринуться в бой, теперь снова воссоединялся внутри народа Нолофинвэ, и…

Страх сдавливал горло ледяными когтями, рвал грудную клетку, впиваясь в мечущееся в панике сердце.

«Среди подданных Финдарато, ушедших во льды, — размышлял король, наблюдая за учеником Квеннара и пытаясь подносить вино к губам так, чтобы рука не дрожала, — тоже есть Бывший Первый Дом. Мало, но есть. В основном те, кто женат или замужем за бывшими подданными Арьо. И тоже есть мои сбежавшие от гнева Валар собратья, позже решившие, что свобода всё же стоит борьбы. Я должен удержать у себя Бывший Первый Дом и вернуть свой. Похоже, действительно, довольно петь о Феанаро».

Отчаянно борясь с паникой и желанием постоянно оглядываться, не занёс ли кто-то из присутствующих на совете кинжал, король Нолофинвэ посмотрел на вернувшихся из разведки Нолдор. Своего Дома.

— Вести, принесённые вами, чудовищны, — как можно спокойнее произнёс содрогающийся от страха быть убитым своими же «верными» владыка, — но все мы понимаем: задерживаться более нельзя. Зверей, птиц и рыб здесь практически не осталось, пришли опасные хищники, а лагерь… — Нолофинвэ на миг закрыл глаза и понял, что боится их открывать. Пришлось сделать над собой усилие и выпить ещё вина. — Лагерь мы разобьём сами. Обойдя образовавшийся на месте стройки пролом.

Опустив глаза к карте, король с замиранием сердца посмотрел на отмеченную огромным овалом полынью, шириной в полторы мили. Раскинувшаяся до горизонта бескрайняя равнина с цепью гор на границе моря оказалась коварной, и лёд проломился под начавшими строительство эльфами, обрекая на гибель в ледяной воде всех нарушивших многовековой покой белой пустыни.

— Аклариквет, — часто дыша, произнёс король, переведя взгляд на менестреля, — у тебя много работы. Иди.

Певец, покорно поклонившись, покинул совет. И вслед за ним зачем-то ушёл принц Турукано.

Король Нолофинвэ опустил голову к карте, делая вид, что изучает её, а на самом деле просто тянул время, не зная, что ещё должен сказать своим приближенным.

***

Пробираясь сквозь заснеженные тропы, не всегда успевая вовремя отвернуться от вышибающего дыхание ледяного колючего ветра, Нолдо невольно вспоминал, как страшно было ходить с песнями по улицам захваченного Альквалондэ. Тогда Аклариквету казалось, что хуже ничего быть не может, но теперь менестрель понимал, насколько сильно заблуждался. Разумеется, певец знал, с какой стороны браться за лук и умел попадать по мишеням, но был более чем уверен, что в случае нападения снежной кошки ничего не сможет сделать. Более того, Аклариквет не представлял, как донести свою песню до множества адресатов, ведь не станет же король Нолофинвэ всё оставшееся время сборов в путь посылать менестрелей к охотникам? Или станет? Ведь… Только здесь, среди скал и пещер, где в любой момент на эльфов может напасть хищник, народы двух королей действительно постоянно встречаются и помогают друг другу. Опасная граница земли вторгшихся захватчиков и истинных хозяев льдов. Место, где Нолдор ссорящихся королей доверяют друг другу. Идеальное поле для дипломатического боя.

Обучая новой песне своих братьев по музыкальному оружию, Аклариквет от души повеселился, представляя, какая будет реакция «оскорблённой невинности». И это лишь начало… Король Нолофинвэ распорядился перед отправлением в путь устроить праздник, где, разумеется, будет выступление менестрелей. Конечно, братья Аклариквета тоже проявят себя, устроив вместе с другими горняками выставку красивейших находок. Они лишь забывают главное: их причудливые кристаллы тоже сотканы из Песни Сотворения. Как и мечи и стрелы воинов. Как и лёд, из которого уже начали создавать потрясающие скульптуры, чтобы посоревноваться, чьи великолепнее.

Почему-то мысль, что соперничать не с кем, заставила Аклариквета вздохнуть. Единственный и самый важный поединок в жизни певец проиграл, даже не начав его, когда Нерданель предпочла блистательного Феанаро, а музыка…

«Музыка предпочла меня», — с грустью улыбнулся менестрель и направился в сопровождении охраны, изображающей охотников, к поставленным у ледяной скалы палаткам, делая знак, что пора начинать песню.

«Пусть эльфы, отдыхающие от борьбы с хищниками, думают, будто мы поём для себя».