Ведь она же любила меня. Да? Или… я где-то очень сильно ошибся?

— Кто она для вас, Максим?
– Мать Веры немного подается вперед.
– Очередная игрушка? Девочка, которая смотрит на вас во все глаза? Скажите честно, сколько женщин у вас было до Веры? Сколько среди них было тех, кто клевал на все… вот это.

Она так машет рукой в мою сторону, будто «все это» глубоко ей омерзительно.

Но этот вопроса я точно не ждал – и он застает меня врасплох.

Что она вообще хочет услышать? Покаяние? Трагическую историю всей моей жизни? Что я упаду на колени и начну каяться?

Я вовремя вспоминаю, кто передо мной, и не даю себе выплеснуть наружу все гадости, которые буквально жгут язык. Все-таки, передо мной мать моей Планетки, и в данный момент она - единственный человек, который может сказать мне, где моя Вера.

Точнее, не так чтобы моя.

— Разве это важно?
– дергаю плечом.
– Я люблю вашу дочь, я готов сделать все, чтобы она ни в чем не нуждалась и…

— Правда что ли? – фыркает женщина. – И надолго вам нужна эта одна женщина? Вы уехали и оставили ее одну. И она все поняла. Я знаю, что есть такие люди, которые могут наговорить чего угодно наивным маленьким девочкам, внушить им что угодно, чтобы поиграться новой игрушкой. А когда девочка надоест – просто найти себе другую. Слава богу, Вера поняла эту правду раньше и вернулась к своему мужу. И теперь я молюсь каждый день, чтобы у него хватило сил по-настоящему ее простить. Потому что он любит ее всем сердцем. И она его тоже любит. И, надеюсь, теперь, когда они вместе прошли это испытание, их брак станет по-настоящему крепким.

Олег и любовь - это то, что не может существовать в одной Галактике.

— Он издевался над ней. Вы не знаете? Она не рассказывала?

— Не надо сочинять! – в ее словах появляется неприкрытое раздражение. – Такие как вы думают только о себе. Вам плевать на чувства тех, кого вы отравили. А Олег – он ждал ее. Ждал, пока вы и Вера… - она хочет что-то сказать, но не решается. Видимо, ей по-матерински не приятно озвучивать даже намеки на то, что ее дочь не была святой. – Уходите, Максим. И больше никогда сюда не возвращайтесь. И не ищите Веру. Я знаю, что вы не поверите, вы просто не способны на это, но у Веры все хорошо. Теперь у нее точно все будет хорошо. Она больше не больна вами. Уходите. Имейте хоть каплю достоинства и мужской чести, позвольте ей быть счастливой с тем, кто этого действительно заслуживает.

Я пытаюсь ее задержать, наваливаюсь вперед плечом, но она неожиданно так стопорит меня взглядом, что буквально примерзаю к месту.

Однажды, на меня уже смотрели с точно такой же неприкрытой ненавистью. Точно так же. Взглядом человека, который всем сердцем желает мне смерти. Только это была мать другой женщины. Которую я нашел мертвой в нашей квартире.

Это действует на меня как холодный душ.

— Уходите, - сухо требует мать Веры, - или я вызову полицию.

Когда калитка с громким лязгом захлопывается перед моим носом, я еще какое-то время стою и тупо смотрю на стальные прутья, украшенные маленькими листочками.

Это какая-то дичь, какая-то полнейшая дичь.

Как весь этот сраный мир вдруг перевернулся с ног на голову? Почему вместе с ним не перевернулся и я?

За спиной раздается короткий гудок такси. Оборачиваюсь. Машина стоит у противоположной стороны дороги. С матерью Веры мы не разговаривали громко – и водила вряд ли что-то слышал. Но отлично понял, что обратно мы снова едем вместе. И я тоже это хорошо понимаю.

Не понимаю другого – на кой хер мне теперь та квартира и все те планы, что строил на ее счет? Потому что женщины, которая плотно и неотвратно в этих планах участвовала, больше нет.

Для меня нет.

И я понятия не имею, как мне принять эту новую реальность.

И как вообще жить дальше.

Глава сорок первая: Венера

— Давай, открой рот, - говорит моя персональная санитарка: крупная женщина неопределенного возраста с седыми волосами, собранными в странный шар на макушке.

Послушно открываю рот и просто жду, пока она проверит, действительно ли я проглотила лекарства. Понятия не имею, что они мне тут дают, потому что за несколько месяцев уже привыкла к тому, что ни на один свой вопрос так и не получила ответа. Знаю, что утром у меня две маленьких желтых пилюли (после них эта баба чуть не с ногами залезает мне в рот, чтобы точно убедиться, что я проглотила «завтрак» и не блефую), днем - одна желтая и две белых; в четыре - одна синяя; а перед сном, как сейчас - белая и розовая, круглые и огромные, как канализационные люки. Проглатывать их особенно тяжело.

— Какое сегодня число?
– спрашиваю, глядя на хлещущий по окнам дождь. Погода так разбушевалась, что ветер гнет маленькие, покрытые первыми зелеными листочками деревья чуть ли не к самой земле.

— Спокойной ночи, - ворчит санитарка и выходит.

Я на всякий случай все равно прислушиваюсь, но она никогда не совершает ошибок, и ключ дважды проворачивается в замке моей личной комфортабельной темницы с мягкими стенами и зарешеченными окнами. Отсюда вид только на зеленые росчерки леса и лоскутные поля - черные, зеленые и желтые.

Единственное, что я знаю - уже давно весна.

И мой живот стал таким огромным, что теперь я передвигаюсь исключительно придерживая себя за поясницу, потому что иначе кажется, будто мой позвоночник точно не выдержит и переломится, как некачественная зубочистка.

Я практически не помню своих первых дней здесь. Или недель? Или месяцев?

Большую часть времени, когда приходила в себя, видела только белый потолок и торчащую в моей вене капельницу.

В палате гасят свет и я, подождав несколько минут, пока затихнут шаркающие шаги в коридоре, встаю, медленно продвигаясь к окну. У меня такая плотная решетка, что я не смогу просунуть между прутьями даже кулак, но даже если бы смогла - стекло все равно отодвинуто в раме на добрых полметра, и его никак не разбить. Но зато у меня есть этот вид - единственное, что хоть как-то меняется в моей затворнической жизни. Только благодаря ему и редким осмотрам у врача, я понимаю, сколько времени прошло на самом деле.