Мила пыталась успокаивать ее, заикаясь, твердила ласковые слова, но тщетно. Беда, которая случилась с подругой, была столь велика, что мозг оцепенел. Мила не могла сказать, сколько прошло времени, когда она все же уговорила Варю лечь в постель.

– Варенька, я за доктором, – сказала она. И добавила, скрипнув зубами: – И за жандармами. Они…

– Нет! Не смей никому рассказывать!..

– Варенька…

– Это позор, Мила! Я не хочу! Я… – Варя опять зарыдала. – Т-ты не знаешь… Им н-ничего не будет… Они так и сказали, они… смеялись… Они б-богатые, у них все ку-уплено-о-о…

– Варя…

– Я жить не хочу… Мила, не хочу, не могу, не буду!..

– Варя! Так нельзя говорить! – ужаснулась Мила.

Но та продолжала твердить это, и Мила поняла, что никуда она не пойдет. Не сейчас, когда Варя в таком настроении. Вот настанет утро, и тогда…

Ужас и сострадание отдалились, сменившись лютой ненавистью. Мила покрепче сцепила зубы. Нет, она этого так не оставит. Если надо, и до императора дойдет.

«Ты поплатишься, Чернов, черная твоя душа. Клянусь!»

Она не заметила, как задремала.

А когда очнулась – Вари в ее объятиях не было.

Слабый утренний свет сочился в окно. На его фоне висело безжизненное тело, под которым валялась опрокинутая табуретка.

Кондитерская не работала.

Весь этот ужасный день Мила провела в каком-то оцепенении. Она почти не помнила, что отвечала соседям, жандармам и начальству, всем, кто приходил и подступался к ней с расспросами. Кажется, кто-то гладил ее по плечу и наливал чай, но после все ушли, оставив ее одну. День снова пожрала ночь, и Мила, сидящая на первом этаже, вдруг четко осознала, что никому не сказала про Чернова.

Она не нарушила слова, данного подруге, лишь сообщила, что на нее кто-то напал и обесчестил, потому что…

«Она так просила. Она больше жить не хотела. А я… Из-за меня…»

Мила зажмурилась. Затем достала упаковку самого дорогого шоколада – и, вытащив первую плитку, стала есть: давясь, жадно, роняя на прилавок слезы и коричневую слюну. Сердце болело, тело тряслось. И чем больше Мила ела этого шоколада – тем сильнее разгоралась внутри злость.

Вот только не на себя.

Уже нет.

Вдалеке словно ударил барабан.

Мила встала… и решительно пошла к шкапу.

Мгновение – и жестянка в ее руках, и золотое сердце приветственно блестит, и оно теплое, почти горячее, когда она вешает его, на новой цепочке, на шею.

А потом сзади раздается шипение. Это Пятнышко, решившая проведать хозяйку, не одобряет ее выбор. И пятится, пятится, пятится, собираясь бежать.

Шоколадные губы Милы растягиваются в улыбке. Она бросается кошке наперерез, подхватывает и прижимает к груди. Пятнышко воет, царапая ее когтями, и кондитерская исчезает, проваливаясь в джунгли.

Кошка выворачивается из рук, на лету обращаясь в иного зверя.

Громадные клыки, тяжелые лапы. Пятнистая шкура в шрамах от давних-предавних битв.

«Ты знаешь, чего я хочу».

И миры смешиваются, как в калейдоскопе.

Огромная кошка ныряет в ночную Москву. Она мчится по садам и крышам, и Мила, глотающая шоколад, Мила, сидящая в кресле, видит все ее глазами.

Вот и ворота, особняк, крыльцо и коридор.

Покои, где, наигравшись за день, спит господин Чернов.

Шорох. Скрип. Когти в пядь, что провели по лаку начищенного паркета.

Он успевает очнуться, но поздно. Слишком поздно.

Огромное тело, пахнущее джунглями, придавливает его к постели.

Но сразу вцепиться в яремную вену? Нет. Это слишком просто.

Мила видит, как зверь вгрызается в рот человека. Выдирает язык, полосует когтями живот. Он еще жив, когда ему вырывают мошонку и глаза, откусывают нос и, наконец, доходят до сердца.

Чернов мычит, дойдя до предела адских мук. Мила улыбается.

Умывшись после кровавой трапезы, ее ручной ягуар берет скользкий комок в пасть и мчится домой. И вот он у ее ног, вот в руках, и Мила, заплаканная, но счастливая, вся измазанная в шоколаде, протягивает сердце в окно, призывая новый, кровавый рассвет.

И Солнце приходит.

Пятнышко исчезла. Испарилась после памятной ночи, словно никогда не существовала. Жизнь мало-помалу входила в прежнюю колею: Миле прислали новую помощницу на обучение, снова появился несносный кузен. А от Вари остались лишь воспоминания да портрет на коробке конфект…

Золотое сердце Мила больше не снимала. Ждала возвращения Николая и пыталась заново, как несколько дней назад, радоваться грядущей свадьбе.

Мила почти привыкла к видениям, что посещали ее все чаще и становились все более ощутимыми. Гибель господина Чернова не освещали. Никто не знал, кто сотворил с ним такое непотребство. Мила жалела только об одном: не вызнала, кто из его друзей тоже измывался над Варей. Быть может, позже у нее и дойдут руки…