– Мам? – доносится слабый, тихий голосок и тут же тонет в предательском скрипе двери, что рассекретил меня.

Отпускаю тяжелое полотно, и оно с громким хлопком возвращается в коробку. Придвинув стул, опускаюсь рядом с кроватью малышки. Встречаю ее уставший, болезненный взгляд, замечаю слабые отблески радости на дне зрачков. Перевожу внимание на бинты и вазофикс на тонкой ручке, спускаюсь к ногам, накрытым простыней. Возвращаюсь к глазам. Потухшим, уставшим, с легкой дымкой полудремы.

– Нет, это всего лишь я, - подшучиваю, но не вижу отклика. Будто в тумане, наблюдаю, как моя ладонь ложится на бледный, холодный лоб Василисы, поглаживает заботливо. Пальцы зарываются в темные пряди на макушке. – Мама скоро будет.

Малышка пытается привстать, опирается на локоть в повязке, двигает ногой, но следом откидывается обратно на подушки. Морщится и хнычет.

– Болит ножка, - жалуется сквозь проступившие слезы.

Быть рядом с ней сложнее, чем я ожидал. Я привык к другой Ваське. Вместо бойкой пацанки передо мной сейчас несчастное дитя. И лучше бы она шалила, хихикала, утаскивала и портила мои вещи. Лишь бы не болела.

– Пройдет, но надо полечить, - хрипло выжимаю из себя. Не могу видеть Ваську такой.
– Как же тебя угораздило, а, мелкая, так упасть? – выдаю обреченно.

– Случайно. С Яшей ругалась на горке. Он сказал, что я такая вредная и противная, потому что у меня папы нет. Воспитывать некому. И новая нянечка так же говорила раньше, - бесхитростно лепечет. Мысленно ставлю галочку, что на пару нерадивых воспитателей и один опасный детсад в городе станет меньше.
– Я разозлилась, толкнула его, а упала сама, - паузу делает.
– Потом больно было. И страшно. Я плакала, но мамы рядом не было. И тебя тоже, - влажными ресничками взмахивает.

Одинокие слезинки прокладывают дорожки по ее вискам и стекают на подушку. Указательным пальцем повторяю их путь, стирая.

– Теперь мы рядом. Все будет хорошо, - издаю какие-то жуткие хрипы вместо звуков.
– Поправляйся скорее, и я пущу тебя посидеть за рулем спорткара, - подмигиваю ей.

Знал бы кто, скольких усилий мне это стоит. Когда хочется орать от несправедливости. Такая девчушка озорная – и страдает сейчас. Жалко ее. И облегчить ее боль не могу.

– Я правда вредная и противная? – Васька игнорирует мою попытку отвлечь ее. Задает свой глупый вопрос по-взрослому серьезно. И устремляет на меня поблекшие от болезни глазки. Полные горечи и обиды. Но при этом скрытой надежды.

Да что такое! Агата, мать твою, ты можешь умываться быстрее? Или ванну там принимаешь? Я один тут не справляюсь!

– Нет, ты активная, шустрая девочка, - мучительно тяну уголки губ вверх. Играть равнодушие сложно, потому что мне кажется, что Васька тонко чувствует мое лицемерие. Ребенка не обманешь.

– Но папе-то я не нужна, - вздыхает тяжело, ерзает на кровати и опять кривится. Провожу рукой по спутанным волосам. – Хотя мы все ему не нужны. Наверное, мы втроем одинаково противные, - делает неожиданный вывод.

Порывисто наклоняюсь и касаюсь губами ее лба. Задерживаюсь на какое-то время. И нет желания отстраниться.

– Это папа ваш… противный, - объясняю на ее языке. Мысленно матерю мужика, который их бросил. Пока не вспоминаю растерянный взгляд Агаты и сиплое: «Не знаю». Как такое возможно? Она ведь утверждала, что ЭКО не было… - Не нужен, значит, вам он такой, - опомнившись, заканчиваю фразу.

– Не знаю, мне кажется, нужен, - размышляет вслух Василиса. Выговаривает слова с трудом. Язык заплетается. – Он о нас бы заботился. И мама, может, не такой грустной была бы по вечерам.

Как же хреново!

Не знаю, как мелкую утешить. И лишь пальцами веду по щеке, щелкаю по носику.

– Васена, - зову ласково.

– Спать хочу, - зевает заразительно, и я едва сдерживаюсь, чтобы не повторить.
– Но боюсь, что ты уйдешь. И опять будет страшно и больно, - шумно шмыгает носом.

– Я останусь, - накрываю ладонью ее ручку, обессиленно лежащую поверх простыни. – Спи, - ощущаю, как она врезается пальчиками в мою кисть.

– Побудь моим папой? – предлагает, внезапно меня обезоружив, и наивным взглядом умоляет. – Немножечко.

Сглотнув нервно, я киваю.

– Да, - подтверждаю, и малышка измученно прикрывает глаза.

Постепенно ее дыхание становится спокойнее.

– Все, что хочешь, - осторожно сдавливаю крохотную ручку.

Несколько часов спустя

Адам

– Прекрати, Агата, сядь! – не выдержав, рычу на нее. Смотрю исподлобья на несчастную фурию. Гнев и отчаяние бурлят в ней. Такая гремучая смесь не для слабонервных.