Никто больше про это не разговаривал. Никто после отбоя теперь не просил Таниных сказок, да она бы и сама не стала их рассказывать. Теперь девочки замолкали сразу после отбоя, и в тишине каждая думала о своем.

Через две недели был прощальный костер, и Таня пригласила на фигурный вальс Тамару. И когда они танцевали, все смотрели на них. А наутро к низкому зеленому забору подкатили пустые автобусы. Девочки и мальчики, малыши и старшие, все с большими букетами осенних цветов — георгинов, астр, гвоздик и хризантем — с шумом и толкотней рассаживались по автобусам. Люся заняла место Тане у окна. «Вставай-вставай!» — прохрипел Зорин, и автобусы тронулись. Покатились назад низкий забор, дача мальчиков номер два, дача девочек номер один, повара в белой одежде, кладовщик и сторож, цветники, где среди пустых стеблей догорали последние бархатцы и ноготки, вшивая полянка, колодец. Автобус медленно проехал мимо волейбольной площадки; волейбольная сетка была снята, один из белых столбов лежал на песке, и рядом с ним стояла большая лужа. В луже плавали желтые листья.

Кончилось лето, которое, казалось, могло бы не кончиться никогда.

Мы с Варькой

(Отрывки из дневника)

Варька — моя сестра. Вообще-то, де-юре, как говорит мама, — она мне не сестра, но де-факто, как говорит папа, — она мне сестра. В какой-то части. То есть не родная. Четвероюродная. Десятая вода на киселе, как говорит Поля. Как будто бы наши прабабушки были сестрами. Но мама в этом не уверена. Варька младше меня на шесть месяцев, но из класса в класс мы переходим одновременно. Нам по тринадцать лет. У нас предтурбальный возраст. Так написано в маминых книгах. Или уже турбальный. Я этого точно не поняла. Лучше пусть это будет турбальный. Во всяком случае, я терпеть не могу мальчишек. По маминым книгам — это скорее предтурбальный возраст. Если, конечно, нет явлений деградации. Но мне лично кажется, что нет.

Варька живет в Ленинграде, я — в Москве. Конечно, мы не пишем с ней друг другу разных там писем, не звоним по телефону, но на каникулы она, хоть на недельку, к нам приезжает. Мои родители — ученые в области педагогических наук. Мама — кандидат, папа — профессор. Но мне кажется — это непедагогично: они меня никуда от себя не отпускают, даже летом я не езжу в пионерский лагерь, а торчу с ними и с Полей на даче. Мы живем очень хорошо: папа с мамой живут дружно, а ссорятся, только когда Поля уезжает к себе в деревню. Тогда папа сам убирает у себя в кабинете. Он берет мочалку, мыло и моет свое окно. Но всегда опрокидывает таз на письменный стол, то есть на бумаги. Папа спрыгивает с подоконника и бежит к маме на кухню.

— Александра Ильинична! — кричит он еще в коридоре. — Когда прекратится это безобразие?

— Что? — натянуто спрашивает мама, смотрит на меня и закрывает дверь на кухню.

Я молчу, хотя в коридоре, когда дверь на кухню закрыта, темно. Я молчу потому, что заранее знаю, что папа сейчас же распахнет дверь, — и дверь действительно с силой распахивается и с потолка мне на голову сыплется штукатурка. Папа с мамой еще не договорились по вопросу, что педагогичнее: ссориться им в моем присутствии или без меня. Мама опирается на мнение чешских ученых: при ребенке ссориться нехорошо. Папа же, наоборот, придерживается мнения американцев: лучше откровенная ссора при ребенке, чем скрытое долгое напряжение в семье. Но у нас в квартире хорошо слышно все, что делается в любом ее конце, и поэтому, чья бы точка зрения ни победила, их ссоры я слышу всегда. Когда ссора кончается, они говорят между собою и со мною так, как будто ничего не происходило.

Итак, папа влетает на кухню и распахивает дверь.

— До каких пор мы будем жить в свинарнике? — кричит папа. — Я уже вымыл в кабинете свою половину окна. А из-за твоей половины я залил свой доклад, который должен завтра отдать Верховскому. Мой свою половину и срочно переписывай доклад.

Бывает, что мама внезапно успокаивается и говорит:

— Хорошо, Игорь Александрович. Я сделаю для вас и это.

Она берет залитые листы и уходит в кабинет. Вытирает стол и печатает на машинке до позднего вечера. Потом приходит папа, просит отдать ему машинку и печатает до утра.

Ссоры бывают и когда папа отправляется за покупками. Ходит он очень долго, час или два. Мама теряет терпение, то и дело спрашивает меня, куда он запропастился, и проверяет по телефону точность кухонных часов. Наконец папа возвращается с двумя набитыми авоськами, и вот тут начинается скандал. Оказывается, папа истратил все деньги, которые мама выдала ему на неделю, и купил вовсе не то, что еще накануне вечером мама написала ему на бумажке.

Удивительно, насколько разные бывают родители. Варьку уже давно отпускают куда угодно. В четыре года она сама ходила в магазин за молоком. Где только она не была! Даже в Минске! Варькины родители — геологи. И две старшие сестры, у которых уже мужья, — тоже геологи. У Варьки в Ленинграде никогда никого не бывает дома. За Варькой присматривает соседка. Хотя за ней не нужно присматривать, она сама за кем угодно присмотрит.

Каждые каникулы Варька, хоть на недельку, приезжает к нам. Просто сама покупает билет на поезд и едет в Москву.

У нас дома по-разному относятся к приезду Варьки. Я это отлично вижу. Папа вовсе не замечает ее. Он всегда очень занят. Мне кажется, что если бы у нас случился пожар, он заметил бы это последним и, ничего не говоря, спокойно вышел бы в наше окно седьмого этажа. Мама относится к Варькиным поездкам, как она сама говорит, сложно. С одной стороны, Варькина мать какая-никакая ей родственница, а родственникам нужно помогать. Принимая Варьку, мама испытывает удовлетворение — она исполняет свой человеческий долг. И еще у Варвары прекрасный аппетит, прямо волчий, как говорит мама. Я же терпеть не могу есть. Когда приезжает Варька и мы садимся обедать, Поля и мама начинают расхваливать ее аппетит, после чего он у меня на некоторое время пропадает совсем, и, когда мама и Поля отворачиваются, мы с Варькой обмениваемся тарелками, так что выходит, что мой аппетит с приездом Варвары как бы возрастает, и маме это тоже, конечно, нравится.

Но, с другой стороны, Варька терпеть не может скрипичную музыку. Когда в четвертом классе она приезжала ко мне на каникулы и видела, как я мучаюсь, когда играю на скрипке, она посоветовала мне зарыть скрипку в землю. Естественно, что мама не может Варваре этого простить.

Кроме того, к ужасу мамы, Варвара может сесть в юбке, в которой пришла с улицы, на диван, где я сплю; забывает снять туфли, когда входит в квартиру; больше того, забывает перед едой мыть руки. А когда мама узнала, что Варька любит пить на улице газированную воду с сиропом, соки и молочный коктейль, она прямо-таки всплеснула руками: