— Ты на меня, голубушка, не серчай. Я-то ведь не всегда такой злой бываю, — оправдывалась Матрёна, у которой при близком рассматривании оказались правильные и даже приятные черты лица, да и её низкий голос, когда она не ругалась, уже не резал вслух. — Нонче утром я с Ивановной малость поцапалась, оттого и тебя встретила так, как некормленый пёс встречает незваных гостей.

— Да я уже, Матрён, обо всём забыла, — тут же смягчилась я.

— Да вишь ли, Астя (Астя?! Ну, так меня ещё никто не называл! Бабушка меня обычно зовёт Астусей, мама всегда говорит Астра, подруги — Ася, а тут на тебе — Астя! Забавно), — всё не унималась моя собеседница, — кабы Ивановна не зажилила мою картошку, я б тоже не вела себя, как собака, сорвавшаяся с цепи.

— Какую картошку? — опешила я.

— Да с нонешнего урожая, — вновь заметно расстроилась уборщица. — У нас на селе, Астя, картошка — самый главный продукт после хлеба. Её ведь и в суп можно добавить, и пожарить, и растолочь, маслицем заправив, и в кожуре отварить, да потом солью посыпать. Она ж, милая, повкуснее всяких заморских бананов будет!

— И что, Елена Ивановна на ваш огород позарилась?! — ужаснулась я, а сама тут же мысленно представила, как глубокой ночью Дуркова с мешком за плечами крадётся к матрёниному огороду, чтобы успеть до утра картошку выкопать.

Судя по её фигуре, директриса хорошо поесть любит.

— Да какая картошка на моём-то огороде? — махнула рукой Матрёна. — Одно название, а не картошка! Её только до первых сильных морозов хранить и можно, а там!..

— А что «там»? — не поняла я.

— Земля тута у нас такая, что картошка родится плохая, быстро портится, — пояснила Матрёна.

— А-а, теперь понимаю! — оживилась я. — Елена Ивановна с учениками выращивает на пришкольном участке картошку, которая на весь район славится. А потом занимается распределением этого урожая (Я вспомнила чиновника из минобразования, попросившего в конце нашего разговора напомнить Дурковой про пару мешков обещанной ему картошки).

— Да если б по справедливости раздавала, а то ж!.. — огорчилась уборщица.

— Я одного только не понимаю, — прервала я женщину. — Почему на здешнем пришкольном участке вырастает хорошая картошка, которую даже на выставки отправляют, а на остальных огородах — неважная?

— Да кто ж его знает? — опустила глаза уборщица. — Я рассказываю тебе, Астя, как оно есть.

— Странное дело получается, — пожала я плечами.

— Да это ещё что ж! — оживилась Матрёна. — У нас после развала страны всё пошло наперекосяк. А потому что все, кто успел чего разворовать, когда смутные времена в стране начались, стали тута всем заправлять. Раньше-то у нас был директор Герман Николаевич, такой хороший дельный мужик, жаль, в Германию уехал, а нонче все, у кого денег больше, чем пять копеек — начальники. Тьфу, смотреть на них тошно! — не удержалась моя собеседница от ругательства.

— Что правда, то правда: в наше время миром правят деньги, — вздохнув, согласилась я. — Обидно, что люди как-то очень быстро изменились.

— Да потому, что нутро у них червивое! — запальчиво ответила Матрёна. — Взять хотя бы нашу Дуркову. Помню, ещё в те годы она за своё место тряслась, со всеми сельчанами держалась приветливо, на помощь, когда надо приходила. А нонче грудь колесом выпятит и всюду прёт танком!

— А ведь носит высокое звание педагога, — проникнувшись настроением Матрёны, поддержала я её.

— Барыню она из себя стала корчить, — не унималась уборщица. — Вот меня нонче попрекнула: деньги я тебе, дескать, за что плачу? Как будто из своего кармана платит! А я, между прочим, за эту зарплату не только в школе полы драю, но ещё после обеда к Дурковой домой бегаю, помогаю ей по хозяйству, словно у меня своего дома нету!

— Ну и дела! — удивилась я сельским порядкам.

— Да сама я дура! — голосом, полным сожаления и усталости, вдруг сказала Матрёна. — Кабы я в своё время за Стёпку Василенко замуж вышла, то жила бы нонче в городе, не зная никаких забот ни с огородом, ни с печкой, будь они неладны!

— А что же не вышли-то? — посочувствовала я своей собеседнице.

— Позвал меня Стёпка замуж перед тем, как из деревни уехать, а я нос отворотила, хотела, чтобы он за мной побегал, поупрашивал. А он плюнул, да и в Ленинград уехал! Устроился сначала работать на завод, а когда завод закрылся, запустил свой ларёк, квартиру скоро купил. Женился на тамошней фифочке, сюда её однажды привозил. Я как её увидела, так на Стёпку на всю жизнь и обиделась.

Вспомнив неказистую жену Филимонова, я оживилась и спросила:

— Ну-ка, ну-ка, расскажите, на кого он вас променял? Очень интересно!

— Маленькая, как кнопка, а худая!.. Подержаться не за что. Грудь — что доска. Правда, одета хорошо. Ну и что? Куда смотрел Стёпка, спрашивается? Не поймёшь, Астя, нонешних мужиков.

— Так вы, выходит, и замуж потом не вышли? — посочувствовала я.

— Что я, на дуру полную похожа? — обиделась Матрёна. — Вышла, конечно, за нашего тракториста Федьку Иванченко, царствие ему небесное! Помер муж пять лет тому назад, — пояснила она и, чуть пригорюнившись, добавила: Оставил меня Федька одну на белом свете, детей-то мы с ним не нажили. Мне уже нонче 37. Кто меня теперича возьмёт?