Я облегченно выдыхаю. В конце концов, мы говорим о моем брате, и я не хочу, чтобы она вытрахала ему весь мозг.

— Да, окей. Это хорошо, потому что ты ему нравишься.

Я отвечаю так, будто учусь в средней школе. Но если честно, то что изменилось? Да, мы повзрослели, обросли ответственностью, о которой никогда не просили, но наши чувства не изменились. Конечно, сейчас я говорю не о Джордане.

— Я рада. — Щеки Вороны становятся почти такими же красными, как ее помада, и она улыбается. — Ладно, увидимся, Дилан.

— Ага, увидимся.

На кухне шумно, и Джорди выкрикивает свои указания всем, кто может его услышать. Он замечает меня и машет ложкой в воздухе.

— Слава богу, он здесь. Так, Дилан, сегодня ты обслуживаешь столики. Двое официантов заболели. — Он извиняюще мне улыбается. — Спасибо.

Перед тем как выйти к толпе голодающих, отправляю Эви сообщение. Я не могу перестать думать о ней.

Я: В его голове о ней мысли кружат спиралью цветной, как желтого солнца лучами ослеплен он ее красотой.

Я не жду ее ответа. Направленных в мою сторону голодных взглядов посетителей вполне достаточно, чтобы я собрался и начал принимать заказы.

В неиссякаемом потоке людей утро проходит довольно быстро, и, должен признать, мне приятно ради разнообразия работать в зале, а не на кухне. Я делаю перерыв, который заканчивается сразу же, как только Ванда сообщает о том, что на обед пришла толпа людей. Причем «сообщает» не совсем подходящее слово.

— Вытаскивай в зал свою прекрасную маленькую попку, Дилан, — кричит она мне, и я спешу пробежать мимо, чтобы избежать уже нацелившейся на мою задницу руки.

— Я справлюсь. — И только хватаю кипу меню, как мой телефон издает сигнал о входящем сообщении. Я стою и улыбаюсь, как чертов идиот, когда вижу, что оно от Эви.

Эви: Мне захотелось улыбаться. Думаю о тебе. Очень занята сегодня.

Я: Здесь так же. Тоже думаю о тебе, малышка.

Сунув телефон в джинсы, я возвращаюсь к работе. Когда подхожу к одному из столов, то слышу знакомый голос:

— Дилан Рид?

Найдя взглядом обладателя голоса, я с удивлением обнаруживаю перед собой мистера Томсона, руководителя программы для трудных подростков. Прошло несколько лет, с тех пор как я виделся с ним. Его волосы еще больше поседели, а вокруг карих глаз залегли морщины. Только заметная ямочка на подбородке осталась неизменной.

— Это ты, — улыбается он, обнажая сколотый передний зуб. Кому-то это может показаться странным, но мистер Томсон почему-то считает, что этот зуб придает его внешности изюминку. — Все еще строишь ракеты, сынок?

— Да, сэр, это я, — постукивая карандашом по щеке, говорю с благодарной улыбкой на губах. — И я хочу поблагодарить вас за это.

— Ну, — хохочет он, надрывая живот, как я и помню, — прежде всего, Дилан, тебе больше не нужно обращаться ко мне «сэр». Полагаю, ты достаточно взрослый, чтобы называть меня Тимом. И, во-вторых, приятно, что ты мне благодарен. Теперь. — Он с усмешкой подчеркивает последнее слово. — Когда в подростковом центре я поставил ракету на стол, кое-кто не был так благодарен и швырнул коробку на пол. Если мне не изменяет память, ракета разлетелась повсюду на части, а ты отказался их собирать.

— Я был тем еще мелким засранцем, правда? — В моем голосе нет ни единого намека на гордость. Совсем наоборот.

— На самом деле нет. Обычный бунтарь, и на то были свои причины. Но это не столь важно. Важнее то, кем ты стал, — добавляет мистер Томсон, ободряюще кивая головой.

— Да, — отвечаю я, но голос выдает меня. Я до сих пор не понял, кем являюсь на самом деле. Иногда я не могу отделить свое собственное мнение от слов моего отца.

Звучит ужасно, но бывали моменты, когда я бы предпочел, чтобы он ударил меня. Потому что синяки становятся иссиня-черными, но в конце концов заживают. А вот слова, как мне кажется, ранят гораздо глубже. Они пробираются под кожу и оседают в костях. Они становятся основой для фундамента — потресканной дороги, состоящей из неуверенности в себе и заниженной самооценки.

— Дилан?

— Да, я здесь. А вы что-нибудь слышали от Люка? Мы нечасто болтали, но пару лет назад окончательно потеряли связь.

У Люка тоже была испоганенная семьей жизнь. Он страдал от жестокого обращения, главным образом от рук своего отца. Когда мы впервые встретились, то были похожи на масло и воду, взаимодействие которых не приводило ни к какому результату. Мы оба были так злы, что не могли наладить хоть какую-то связь. Но со временем все изменилось. Мы поняли, что у нас много общего. После того как выместили свою злость друг на друге.

Мистер Томсон морщится, выражение его лица меняется.

— Люк... — Он взволнованно вздыхает. — Люк скончался, Дилан.

Я слышу его слова, но не в силах их осознать.

— Что вы сказали? — Я должен был задать этот вопрос в надежде, что неправильно расслышал его слова. Молясь, что неправильно их расслышал.

— Он покончил с собой, сынок. В прошлом году, — мрачно говорит мистер Томсон с едва уловимым сожалением. — Слишком много на него навалилось. Отец, наркотики. Ему было так больно. Думаю, он просто хотел найти успокоение.