— Офигеть как здраво! — усмехнулась я. — Федь, у нас с тобой ничего не вышло, когда мы друг друга любили… ну, или хотя бы были влюблены. Тогда между нами ничего не стояло. И никто. Но тебе ничего подобного в голову не приходило.

— Ошибаешься.

— Что, неужели приходило? — ядовито прищурилась я.

— Приходило, но я не об этом. О том, что между нами никого не было.

— То есть? — не поняла я.

— Вероника. Моя жена. Мы никогда с тобой об этом не говорили, но… Знаешь, я такой динозавр-однолюб. Все было банально. Я ее любил, она меня… не очень. Забеременела — поженились. Когда Алиске было три года, встретила другого. Все. Так что наши с тобой отношения — это были такие… обманутые ожидания. Моя вина, конечно, что тут говорить. Ты надеялась, что будет любовь, семья, дети. А я — что ты поможешь мне о ней забыть. Но… вышло то, что вышло.

— И что изменилось сейчас? Ты ее разлюбил?

— Нет. Просто сейчас мы с тобой на равных. И больше никаких иллюзий.

Все это звучало настолько абсурдно, что… действительно было даже здраво. Я вдруг поняла, на кого похож Федька. Вернее, кто напомнил мне его. Сэр Грегори Форестер, последний жених Маргарет. Общее во взгляде, в интонациях. Даже во внешности что-то общее, только Федька лет на десять моложе. Да и сама ситуация в чем-то сходна.

— Ты понятия не имеешь, как сложно растить ребенка одной. У тебя нет постоянной работы. И даже помочь некому. Знаешь, Свет, в одиночестве плохо. Во всех смыслах плохо. Любовь проходит, и если нет других добрых чувств, остается пустота.

— Ты сам себе противоречишь, — возразила я. — Твоя-то вот не прошла.

— Это, наверно, уже не любовь, а болезнь какая-то, — покачал головой Федька. — Язва, которая не дает по-настоящему полюбить другого человека. На этот раз у нас с тобой может получиться. Если не будем ждать друг от друга чего-то нереального.

— И тебя не будет смущать, что в постели я буду представлять на твоем месте другого мужчину?

— Наверно, нет.

— А что ребенок, который будет звать тебя папой, — не твой?

— Нет. И потом у тебя будет достаточно времени, чтобы решить, говорить ему правду или нет.

— Хорошо, а если вдруг пройдет время, и ты все-таки кого-то полюбишь? Не меня? Или я — кого-то еще?

— Такое может случиться в любом браке, разве нет?

Мои аргументы против были исчерпаны.

— Боюсь, что это очень большая ошибка, — сказала я, глядя в никуда, — но… давай попробуем.

Заявление мы подали в самый обыкновенный загс.

— Пятое декабря устроит? — спросила тетка-регистраторша, просматривая график.

Мне вдруг стало жарко, потом словно ветром ледяным подуло.

— А другой даты нет?

— Раньше — точно нет. Я и так иду вам навстречу. Из-за вашего положения. И позже — только тридцатого. Весь декабрь занят.

— Хорошо, пусть будет пятое, — нехотя согласилась я.

— Свет, что не так с пятым? — спросил Федька, когда мы вышли. — У тебя было такое лицо, как будто привидение увидела. Что-то случилось в этот день?

— Не знаю. Вроде бы, ничего. Не обращай внимания, у меня это бывает. Иногда.

Разумеется, ни о чем, что произошло в Англии, я ему не рассказывала. Эта тема — табу. И точка.

Люська мою матримониальную затею не слишком одобрила. Хотя и против не высказалась. Только спросила:

— Не пожалеешь?

— Не знаю, Люсь, не знаю, — вздохнула я. — Ты ведь тоже за Питера без особой любви замуж выходила, сама говорила.

— Свет, ну ты хрен с пальцем-то не путай! — возмутилась Люська. — Не обижайся, но я бы точно за Питера не вышла, если бы была беременна от Роберто. Ладно, давай не будем. Пусть у вас все получится. Когда свадьба-то?

— Пятого декабря.

Что-то такое промелькнуло на Люськином лице, но она тут же улыбнулась.

— Ну вот и отлично. Закажу билет. Питер точно не сможет, у него заседания, а я обязательно прилечу. В конце концов, если б я тогда Федечке не позвонила… Все, молчу, молчу…

— Светлана Николаевна, проходите, пожалуйста.

Я вздрогнула и открыла глаза. В дверях кабинета стояла улыбающаяся докторша лет сорока в узком голубом халатике поверх таких же голубых брюк.

— Вы одна? — спросила она, взяв у меня направление.

— Одна, — кивнула я, ругая себя за то, что это прозвучало как-то виновато.

Но не успела я улечься на кушетку, в дверь постучали, и в щель просунулась голова Федьки.

— Извините, в пробке застрял, — сказал он.

— Ничего, ничего, папаша, проходите, — кивнула врач. — Мы еще не начали.

Я чуть не зашипела от злости. Ведь сказала же утром: не надо приезжать.

— А что это вас так рано направили? — спросила врач, настраивая аппаратуру. — Что-то беспокоит? Обычно второе узи делаем после двадцати недель, а у вас только девятнадцать.