Искра вдруг поняла, что Сивояр как будто изучает ее. В прищуре хозяина, в многочисленных морщинках вокруг серых, словно прозрачных глаз таилась насмешка. Доброгост между тем продолжал рассказывать об окружающем мире:

— На восток от Вереспоня, простите, Вередора, тянутся непроходимые болота. Чрез них напрямик течёт Горынь и, достигнув Шагры, поворачивает на север. На болотах живут болотники; о них мы ничего не знаем, кроме того, что они грязные и жестокие люди. В обычае у них многоженство, едят они всякую нечисть…

— Ты удивишься, деревянная голова, — в который раз перебил книжника Девятко, — но многие народы Залесья говорят про нас, венегов, то же самое…

— Хм… Ну уж не знаю, что сказать, уважаемый, — задумался писарь. — Наверное, вы, как всегда, правы. Но, позвольте, я продолжу. Шагра, великий лес, тянется от болот до Вечных, или Марнийских гор, а за ними — Восточный океан. Тамошний народ, марны, зовут океан Холодным. В предгорьях живут равногорцы; прозывают они Шагру Деодаром. Они во вражде с северянами. Хотя воиградцы — более точное название. Северяне они для нас. Дубичи тоже не жалуют Воиград. Но в открытую против них не идут.

— Да они вообще против них никак не идут, — возразил всеведущий Девятко. — Дубичи мирный народ, живут себе в своем лесу, никого не трогают. Но Воиград недолюбливают, тут ты прав, деревянная голова.

— А кто ж тогда совершает набеги на воев, скажите-ка мне, пожалуйста? — вспылил, наконец, Доброгост. — Иль вы будете это отрицать?

— Я и не отрицаю, — спокойно ответил десятник, выпив крепкой рябиновой настойки, охнув и занюхав пучком зелени. — Набеги есть. В Междуречьеii, где раньше империя была, сейчас разбойники — их несметное количество. Промышляют они работорговлей. Логово их в местечке, называемом хутор Абаряха; это на равнине, близ Волдыхи. И нет от них спасенья никому, не только Воиграду.

— Поразительные знания вы обнаруживаете, дорогой десятник, — сказал Доброгост. — Может, расскажете нам о, так сказать, дальних странах?

— Отчего ж не рассказать? Расскажу. За Горынью, значит, лежит Союз, сиречь — объединенье пяти царств. На восток от Союза — Гвинтан, у них имеется священный лес, Дамхон зовётся. В нем, как болтают, обитают колдуны, великаны, единороги и прочая сказочная живность. И нет туда доступа простому смертному — так мне говорил самый что ни на есть настоящий гвинтанец, именем Эри. Представлялся, проходимец, друидом — колдуном по-ихнему. Чертов жулик. А на крайнем севере — королевство, окруженное неприступными горами, называется Шелом. Там есть пропасть Даньгеон — необъятная и бездонная. Спустившись туда, можно попасть в царство Дува. Только туда, окромя покойников и приговорённых к смерти преступников, никто не спускался, так что доподлинно неизвестно — есть там что или нет. Ну и, чуть ближе, в Междуречье, существуют не только бандиты и лиходеи, но и Треара, будь она неладна, только она сейчас настолько мала, что о ней и говорить-то стыдно.

— М-да, — произнёс Сивояр. — Вот вам и империя. Карл, безумец, все разрушил.

— Не соглашусь, — возразил Доброгост. — Никак не соглашусь! Распад Треары начался задолго до Карла. Уж лет триста, как северские княжества обрели независимость. А южане — Двахирь, например, — и того раньше. Так что крах империи был всего-навсего вопросом времени. И благодаренье богу, что Карл уничтожил наконец это чудище.

— Империя-то умерла, но детище ее нет, — грустно сказал Девятко. — Я говорю о церкви триединой. И Пронта — нынешняя столица Треары — как раз есть средоточие триединства. Оттуда идет эта зараза, столько крови выпившая когда-то.

— Ну, это было давно, — сказал Доброгост. — Может, зря вы это. Воиград-то тоже в триединстве.

— Скажи-ка мне, ученый человек, ты знаешь, откуда я родом? — неожиданно спросил Девятко.

— Знаю. Из Дубича вроде как.

— Сколько лет прошло, — призадумавшись, сказал десятник, — уж никто не знает. Триста? Четыреста? Когда Всеслав-то жил?

— Больше, больше бери, уважаемый, — подсказал Сивояр.

— Вот — больше. Но память о жестокости этих… как их? Дай бог памяти… Молний Девы — вот как их кличут в сказаниях, то были особые воины тремахов, церковники, мать их. Их жестокость холодит нашу кровь до сих пор. До сих пор! Мне один летописец сказывал, что у князя дубичей в архивах хранятся сотни свитков, живописующих зверства извергов. Летописец этот утверждал, что уснуть не мог ночами — такая жуть. Вот вам ваше триединство.

Черный Зуб, за весь вечер не проронивший ни слова, отправился спать. Порядком захмелевший Злоба заигрывал с Буяной, не обращавшей на него никакого внимания. Доброгост без устали занимал немногих оставшихся историями. Девятко подмечал неточности и легонько подтрунивал над писарем. Разговор зашел о Безлюдье, земле на крайнем севере, за Шеломом. Доброгост поведал о драконах, обитающих там: они дышали огнем, говорили на человечьем языке и похищали девиц. Девятко, разумеется, с ним не согласился: пламени во рту у них нет, разговаривать они не умеют, девиц похищают точно так же, как и всю другую живность, для того чтобы съесть. И вообще, они всего лишь ящерицы, подобно степным, только большие и с крыльями — ничего особенного. Последнее замечание окончательно вывело из себя старика. Он в сердцах сплюнул, выпил, умолк, а потом и вовсе ушел.

С его уходом разговор стих. Злоба, пошатываясь, отправился спать в конюшню. Искра и Буяна ушли в избу. А под дубом остались только Сивояр и Девятко. Они о чем-то увлеченно беседовали…

Искра не спала. Думала о предстоящей свадьбе. Странно как-то: ехать в чужие края, чтобы связать жизнь с неизвестным человеком. И вообще, их там ждут? Как давно отец договаривался с князем Воиграда? Она даже не помнила имя суженого. И, если честно, не хотелось знать.

Девушка чувствовала пустоту в душе. Она покинула родной дом, чтобы уехать в неизвестность, как когда-то сестра.