— Ты хочешь сказать… — сурово начал Миху, но Урдус не дал ему договорить:

— Это я и хочу сказать! Мерген так и сделает, вот увидите. Отрядит для этой цели человек триста…

— Мы выстроим позади них своих людей, — вставил Тумур.

— Ты же не думаешь, — заметил Урдус, поглядев на темника с прищуром, — что воины Мергена будут кружить вокруг Белеса с обнаженными мечами, ожидая, когда свистнет их хозяин?

— Нет, не думаю, — невозмутимо ответил Тумур. — И мы тоже замаскируемся. Будем делать вид, что считаем ворон в небе. А когда Барх свистнет…

— А что насчет Барха? — поинтересовался высокий угловатый Сапар с обожженной щекой. — Мы вот говорим о нем, а он что? Хочет ли он быть каганом? И сможет ли?

— Пусть на этот вопрос ответит почтенный Манас, — проговорил Миху. — Ведь он его дед. И живет вместе с ним.

Все уставились на него. Манас выдержал паузу, выводя палкой на песке узоры, и наконец заговорил:

— Не знаю, что и сказать, уважаемые. Барх сложный человек. Я долго присматривался к нему и понял одно: парня снедает ненависть. Он жаждет крови. Крови венегов. Дженчей. Он хочет быть каганом, уж поверьте. Сможет ли он быть им? Сможет.

— Мерген хитер и изворотлив, — заметил Сапар. — Чего о Бархе не скажешь.

— Мерген хитер, как трусливый шакал, — изрек Манас. — А Барх хитер, как ястреб. Он будет жесток и беспощаден к врагам. Никакой Вятко не умаслит его сладкими речами, ибо мой внук есть бич, что обрушится на спину всякого, кто посмеет встать у него на пути!

— Ой ли? — с сомнением покачал головой Хардар. — Ты не на базаре, Манас-ата, не заливай нам уши!

Манас промолчал.

Беседа длилась еще долго. Унэг не слушал их. В какой-то момент он принялся ходить по двору. Остановился у загородки. За ней в пыли резвились дети, гоняющие перепуганную кошку. Подошел Манас.

— Унэг… — тихо обратился он.

Воин взглянул на старика.

— Слушаю вас.

— Что ты скажешь? Обо всем этом?

— Я воин. Не мое дело говорить.

Манас через силу улыбнулся.

— Понимаю. — И старик побрел назад.

Старик Манас остановился у входа в юрту. Сердце забилось. Он присел на скамью.

Почему он так боится собственного внука? Барх всегда был уважителен. В чем дело? Каждый раз его охватывало непонятное волнение. И каждый раз старику хотелось уйти подальше и не видеть эти пронзительные карие глаза.

Манас вспомнил рождение внука. Эрдэнэ отличалась тихим и кротким нравом. Она родила Хайсе его первенца, но не возрадовалась, а наоборот, впала в хандру. Через год Эрдэнэ покончила с собой, перерезав вены.

Барх перенял от матери склонность к уединению. Но в последнее время привычная тоска, вкупе со всепоглощающей ненавистью, пропитала каждый уголок дома Манаса. Может, именно это и страшит его?

Старик привстал, прислушался, потом снова сел. «Посижу еще», — подумал он. Он вспомнил еще одну историю, связанную с рождением Барха. Он появился на свет с родимым пятном на груди, в районе сердца, отдаленно напоминающим птицу. По мере того как парень рос, пятно преображалось и вскоре превратилось в удивительно четкое изображение ворона, приготовившегося схватить добычу: вскинутые крылья, растопыренные когти.

Не секрет, что Хайса плохо относился к сыну. Но как-то раз, лет двадцать назад, к кагану пришел некто, назвавшийся Соамом. Незнакомый человек, судя по внешности и выговору, — камык (хотя он это отрицал, называя себя истинным адрагом), рассказал кагану о славном будущем его сына, упомянув, между прочим, о птице на груди. «Я потомственный шаман, — утверждал Соам. — И мой отец, один из самых искусных шаманов своего времени, всю жизнь хранил тайну, связанную с пророчеством о вороне». Видя, как заинтересовался весьма падкий на подобного рода вещи Хайса, Соам с воодушевлением продолжил: «Хан Эйдарiv, которого, как известно, соплеменники называли Вороном, у смертного одра поведал о том, что спустя много лет вернется. И его узнают по знаку на груди. Он вернется, чтобы набросить тень на весь мир — подлинные слова Эйдара».

«Проходимец! — со злостью подумал Манас. — По твоей вине умер Абай!»

Шаман Абай, получив соперника в лице Соама, вскоре после возвращения с печально известного драгнитарского похода спился и умер. Последние дни всеми уважаемого Абая, целителя, хранителя обычаев и сказителя, были ужасны: он валялся в пыли, нечистотах и в безумии выкрикивал разные гнусности. Так он и окончил свои дни — оборванный, одичавший изгой, которого по какой-то неведомой прихоти пощадил и не убил Хайса.

Соам стал единственным шаманом.

«Хм… ворон набросит тень, — думал Манас. — Что-то это шитое рваными нитями пророчество не изменило взаимоотношений отца и сына. Буреб, второй сын, всегда был на первом месте».

Но хватит думать. Хочет этого Манас или нет, но ему надо поговорить с внуком по душам. Об этом его попросили старейшины. Он взял себя в руки и вошел внутрь.

Скрипнула половица, и старик, перепугавшись, замер. Затем, собравшись с духом, ступил дальше. Свет горящего очага на мгновение резанул глаза — Манас прикрылся рукой, моргнул, обвел взглядом помещение и… остолбенел.