Оптика услужливо приблизила картину медленно затихающего боя. Кое-где ещё стреляли, но сопротивление было практически подавлено. Повстанцы, сознавая себя победителями, постепенно стекались со склонов к дороге, время от времени постреливая.

Как я и предполагал, оказалось их не так и много. Вооружены все автоматами, винтовками и гранатомётами. Последних, кстати, наблюдалось неприлично много. И для нас это обстоятельство было весьма некстати.

Увлечённые предстоящим грабежом, напавшие на колонну эритрейцы заметили нас не сразу. Воспользовавшись этим, мы смогли приблизиться чуть ближе.

— Осколочным, огонь! — скомандовал я.

Наведённое заранее орудие громыхнуло выстрелом. Снаряд просвистел над головами повстанцев и взорвался позади них, осыпав всё вокруг осколками и камнями.

— Перелёт! — констатировал я. — Почему пулемёты молчат? Открыть огонь! Пехоте приготовиться, рассыпаться цепью и по моей команде: вперёд! Цельсь! Огонь!

Второй выстрел оказался намного удачнее, положив несколько солдат противника. Вскоре к нам присоединился танковый пулемёт, нанося ощутимый урон повстанцам. Однако и те, оправившись от удивления, развернулись в нашем направлении и теперь огрызались яростным огнём, уже не рассчитывая на лёгкую добычу.

Долго так продолжаться не могло, всё же перевес сил был явно на стороне повстанцев, да и крупнокалиберные пулемёты у них также имелись. Сбив с пятого выстрела один из них, я соскочил с танка и повёл людей в атаку.

— Всем стрелять по правому склону! Вперёд! Хурра!

Весь мой небольшой отряд поднялся с земли и помчался в атаку. Дорога шла под уклон, и бежалось вроде бы легко, но лишь поначалу. Правый фланг, откуда сошли уже почти все повстанцы, находился чуть выше по склону горы.

Солдаты, стреляя на ходу, бежали наравне со мной. Я не особо рвался вперёд, рискуя попасть под прицельный огонь, но и плестись в хвосте тоже не мог себе позволить. Командир — всему пример! Поэтому я мчался среди прочих, надеясь только на себя и удачу от Змееголового. Другого выхода я не видел.

Повстанцы активно отстреливались. Жаркая атака разбудила старые воспоминания, словно всколыхнула заросшее тиной и ряской болото. Ненависть к врагам и жажда убийства накрыли меня с головой, прокатившись электрическим разрядом от головы к сердцу. Затем, будто хлебнув озверина, заряженная яростью кровь пошла вверх, ударив теперь в голову. Глаза тут же налились кровью, а мир поменял цвета, став багрово-чёрным.

Автомат затрясся в моих руках, злобно выплёвывая из себя пули. Две из них отшвырнули с моего пути одного из повстанцев, и тот полетел на землю. Другой едва вскинул автомат, как упал следом с пробитым черепом.

Опустевший магазин полетел прочь, взамен с почти неслышным в канонаде боя щелчком встал полный. И снова: крик, очередь, бульканье пробитых лёгких врага, кровь на лице другого. Успеваю заметить, как глаза застреленного в упор эритрейца (буквально мгновение назад такие живые, горящие праведным гневом!) медленно тускнеют, навсегда прощаясь с этим миром.

— Тебе, Змееголовый!

Рядом со мной бежали, стреляли, убивали, а порой и замертво падали мои солдаты. Но всё это проходило мимо моего сознания. Опустел второй магазин, за ним третий. Пули рвали мою одежду и свистели над головой, но я ощущал только жажду победы. Мир сузился, словно превратился в окуляр прицела, показывая лишь то, на что я бросал свой взгляд. Наконец, повстанцы дрогнули. Это заметили и оказавшиеся в западне эфиопы. Солдаты, казалось бы, уже потерявшие волю к сопротивлению, ударили по эритрейцам сзади.

Бросая оружие, повстанцы с правого склона бросились бежать. Их догоняли, добивая в спину. Не помню, как в моей руке оказался здоровенный кинжал, но именно с ним я вступил в рукопашный бой с мятежниками, устремившимися на помощь своим товарищам с противоположного склона.

Выглядел я зловеще: в правой руке зажат кинжал, в левой пистолет. Выстрел, удар кинжалом, выстрел, выстрел, выстрел. Выскочивший из-за машины повстанец вскинул автомат и дал очередь в упор. Словно предчувствуя, что произойдёт, я заранее кинулся стрелявшему в ноги и, уже лёжа, направил пистолет ему на живот.

Пропахав пах, три пули выпростали наружу человеческие кишки и ярко-алую кровь. С громким криком эритреец упал на землю. Привстав, я ударил его кинжалом, даря быструю смерть.

— Тебе, Змееголовый!

— Принимаю, Мамба! — мелькнул в воспалённом мозгу отголосок бесплотного голоса.

И я побежал дальше.

Очнулся не скоро и то только после того, как понял: бой окончен. Передо мной лежал испуганный эфиоп и орал мне в лицо:

— Я свой, свой я! Солдат, эфиоп…

На этом его аргументы иссякли, а у меня в мозгу словно щёлкнул невидимый тумблер, переключая сознание с режима реального боя на режим мирного времени и выкидывая меня из багрового мрака, в котором до этого находился.