Шрифт:
Пришел Алеша из университета. Ему тоже налили, несмотря на протесты Ксении Георгиевны.
— По-твоему, он все еще маленький? — спрашивал Коля. — Я в его годы воевал.
— То были другие годы, — слабо возражала Ксения Георгиевна.
Коля невесело засмеялся:
— Да, да, там год за два шел.
Он вызвал по телефону машину — отпускал шофера обедать — и собрался уходить.
— И я с тобой, — сказал Митя, взглянув на часы. — Впрочем, мне еще рано. У меня лекция в пять.
— Да я подвезу тебя, что ты потом потащишься! — страдальчески морщась, уговаривал Зариньш. Он все еще страдал за Митю: вот потащится в свой институт на метро, да еще с пересадкой на автобус.
Они вышли вместе.
— Ответь мне честно, — сказал Коля, останавливаясь в парадном. — Я тебя долго не решался спросить, теперь время прошло — спрошу: ты на меня обиду держишь?
— Нет, конечно! За что?
— За то, что я ничего не смог тогда.
— Брось! Что ты мог в самом деле в той ситуации?
Они вышли из парадного, и Митя посмотрел на окно, за которым уже не было тети Пани.
— Ситуация! — зло сказал Коля. — Она меня переехала, эта ситуация! Они там себе и в ус не дуют, а меня это переехало!
Архипов вспомнил, как ему когда-то сказал Брунштейн: они, мы — ведь это одно и то же. Он хотел объяснить Коле, что тот зря мучается, — разве в нем одном дело? Происходит только то, с чем мы все согласились. Но они уже подошли к машине, и разговор прервался.
Зариньш довез Архипова до института и посмотрел, как он пошел по аллее в толпе студентов. «Совсем не такие, какие мы были», — подумал Николай Викторович.
Машина мягко тронулась с места.
— На завод? — спросил шофер.
— Нет, домой поеду, — сказал Зариньш.
«Расстроился чего-то», — подумал шофер.
В конце мая приехала Века. Архипов встречал ее на вокзале. Вокзал был началом и концом. Все и началось на вокзале, когда он шел вдоль поезда, не надеясь ее найти, страшась пустоты и потери, если не найдет, и вдруг увидел, как она стоит у вагона, как будто ждет кого-то, в этом синем пальто, которое днем вспыхивало на солнце…
— Я на целых семь дней, — говорит она Архипову, сияя.
Но и семь дней проходят так же быстро, как все.
Перед отъездом выясняется, что ей надо заехать по каким-то делам в издательство, и он провожает ее на Ново-Басманную. В ожидании он бесцельно гуляет по улице и когда спускается вниз к Разгуляю, то проходит мимо больницы, в которой лежал в позапрошлом году.
«Неужели это было здесь?» — думает Архипов. Жизнь казалась конченой, и он не верил, когда ему говорили, что все наладится. Надо только, чтобы все были живы, и тогда все наладится.
ЗДРАВСТВУЙ!
Долго искали ключ зажигания, так и не нашли.
— У вас шпильки есть? — спросил тот, что был постарше.
«Зачем шпильки?» — плохо соображая, удивилась Тоня. Она была коротко стрижена. Какие шпильки?
— Беги до Зинаиды, — приказал старший, и младший убежал куда-то во тьму степи.
День кончился так внезапно, как бывает только на юге: вдруг стало совсем темно, беззвездное небо надвинулось на темное, глухо ворчащее море. Мужчина, однако, что-то видел в этой тьме.
— Ну что, есть у тебя шпильки? — спросил он в темноту, и оттуда женский голос весело ответил:
— А то как же!
Подошли двое — тот, что бегал за шпильками, и женщина. Она сказала, обращаясь к Тоне:
— Вот беда-то.
И Тоня заплакала. Захотелось рассказать, как все получилось, чтобы кто-нибудь ужаснулся и пожалел. Мужчины не ужасались и не жалели, хоть видели, как Тоня металась по шоссе, поднимая руки перед машинами, а Клим сидел там, где они упали, и мотоцикл лежал рядом на боку, крышка от бензобака куда-то отлетела, и бензин тоненькой струйкой выливался в пыль.
— Крышку найди! — крикнул Клим.
Было странно, что он может помнить о крышке, казалось, что сейчас он потеряет сознание, — так был бледен, ни кровинки в родном, вмиг осунувшемся лице. Но он только один раз ненадолго потерял сознание, когда несли в машину и кто-то неловко взялся за сломанную ногу.
Машина помчалась в ту сторону, откуда только что приехали. У переезда женщина в цветастом сарафане все так же полола грядку. Показалось диким: все еще полет грядку, как будто ничего не изменилось!