Судя по тому, как порученец вскочил и пошел докладывать о сестре, было видно, что она здесь свой человек и к ней относятся отнюдь не только как к медицинской сестре, которая во время недомогания председателя Реввоенсовета приходит ставить ему банки и горчичники.

Выйдя из кабинета, порученец кивком головы пригласил ее войти и осторожно, но плотно закрыл за ней дверь.

В расстегнутом френче, сунув пальцы за пояс, Шляпников стоял у окна и угрюмым взглядом смотрел на кремлевский двор.

Сестра некоторое время молча постояла у дверей, потом легким покашливанием дала знать о себе. Председатель Реввоенсовета нехотя обернулся и направился к сестре, застегивая пуговицы френча. Конечно, он мог бы это сделать минутой раньше. Но сестра не обиделась на него. Таким она знала его вот уже около двух месяцев - неряшливым и грубоватым. Он никогда не называл ее по имени и отчеству - только по фамилии. И обращался только на "ты". Но таким он был почти со всеми!

– Здравствуй, Кауфман. Раздевайся, садись.
– Он ленивым движением протянул руку.
– Кашляешь! Поди, сильный мороз на улице?

– Мороз-то небольшой, Александр Гаврилович. Но я продрогла на ветру. С утра возила больных и раненых с Форпоста.
– Раздеваться сестра не стала, но ворот пальто распахнула.

– А почему этим не занимаются другие сестры? Почему ты? Такую опытную сестру надо беречь.

– И другие занимаются, Александр Гаврилович. Каждой приходится работать за троих. Больных и раненых много. Все возим и возим, конца не видно. Как вы себя чувствуете? Перестало колоть в боку?
– Она села, положив меховую шапку на колени.

– Как будто бы сегодня полегчало.
– Он сделал глубокий вдох, ткнул себя пальцем в бок.
– Нет, не болит. Думаю, вот вечерком еще попариться в баньке да денек полежать дома.

– Ну и хорошо. Чайку выпейте с малиной или с медком. Попотейте как следует. Тогда у вас все пройдет.

Шляпников, поскребывая подбородок, задумчиво прошелся по кабинету.

– Говоришь, возила больных и раненых с Форпоста? Любопытно...

– Что ж тут любопытного, Александр Гаврилович? Ветер пробирает до костей...

– Я не об этом. Любопытно, что говорят раненые?.. Что думают?..

– Ах вот вы о чем...

– Тебе-то, конечно, все равно, ты целый день крутишься на народе, а мне здесь... любопытно.
– Шляпников плюхнулся в кресло, протянул Кауфман портсигар, сам взял папиросу.

– Ну, если вам так хочется, Александр Гаврилович, я могу, конечно, рассказать.
– Кауфман затянулась папиросой.
– Но при условии...

– Что это еще за "условие"?
– Он нехорошо взглянул на нее.

Она не смутилась, выдержала этот взгляд.

– Откровенность и правда!
– Теперь она сверлящим взглядом своих раскосых, с монгольским разрезом черных глаз посмотрела на него.

"Знает что-то, чертовка!" - Он опустил глаза.

– Ну, это разумеется!
– Шляпников закинул ногу на ногу и приготовился слушать сестру.

Зная бешеный характер председателя Реввоенсовета, Кауфман начала осторожно:

– Народ, Александр Гаврилович, усталый, голодный, больной, все воспринимает в мрачном свете. Потому порой нелестно отзывается о начальниках и учреждениях.

"Издалека начинает!" - Он заерзал в кресле, спросил:

– И о Реввоенсовете тоже?

– И о Реввоенсовете!
– Кауфман потянулась за пепельницей.

– Ну-ну! Ты со мной не хитри!
– Он погрозил ей пальцем.

– Зачем же хитрить?.. Народ говорит...

– Народ, народ!
– Шляпников начинал закипать.
– Что говорит твой народ?

Она точно выстрелила в него:

– А народ говорит - Реввоенсовет фронта надо поднять на штыки! Так-то, Александр Гаврилович!

Шляпников часто-часто замигал, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась какая-то гримаса.

– Неужели такое говорят?.. И меня вспоминают - начальник?!

– К тому же чересчур часто!..

– Даже часто?
– Озадаченный Шляпников пожал плечами. Посмотрел по сторонам. Но взгляд его ни на чем не задержался.
– Откуда они меня знают?.. Я, кажется, ни разу еще не выезжал из Астрахани.

Кауфман уже было не остановить: у нее тоже был бешеный характер. Удивительно, здесь, с председателем Реввоенсовета фронта она чувствовала себя куда свободнее и увереннее, чем с ранеными и больными красноармейцами.