Морта вызывающе рассмеялась.

— Не знала я, что бывают такие благодетели, — отрезала она, стрельнув челноком по основе. — Он корову заберет, а мы побежим к нему за молочком, да еще за свое добро руки целовать будем.

— Да вот… — прошептал Лукас. — Тогда уж масло не продашь…

— Крохами дыр не залатаешь, Римша. Пока колхоз на ноги не встанет, тебе все равно на коленках ползать, — сказал Арвидас. — А вторую корову продай. Она тебя не спасет. Еще неделька у тебя есть, можешь найти хорошего покупателя. Не найдешь, что ж… Придется тебе продать ее колхозу…

— По скупочным ценам, — заметил Григас. — А ты можешь выручить больше. Продавай, не жди. Как будущему родственнику советую. Выиграешь.

— Сам играй. Мы-то без лотереи обойдемся, — отрезала Морта, подкручивая оборвавшуюся нитку.

Арвидас подошел к кроснам.

Морта наклонилась, чтобы откусить концы ниток. Прядь рыжих волос огнем лизнула ткань, словно озарив ее, и в лучах восходящего солнца узорчатая ткань вспыхнула удивительными красками.

— Вот искусство… — Арвидас восхищенно пощупал ткань. — Удивительные руки у вас, Римшене, просто удивительные. — Он отступил на шаг, любуясь тканью, и подумал, что душа этой женщины должна быть вроде этой ткани — такая же узорная, богатая, куда прекраснее, чем кажется с виду.

— Патент, наверно, заставишь выправить, раз понравилось… — бросила она ему, откидываясь, и снова, как ни в чем не бывало, загромыхала бердом.

У Арвидаса заныло сердце — будто в него пальцем ткнули. Он кивнул Григасу — пора уходить.

— Ну как, Римша? — мягко спросил он, взявшись за дверную скобу. — Не бойся, не будет, как до сих пор. Трудодень все твои беды перевесит. Подумаешь?

Лукас беспокойно уставился на жену. А когда та ничего не ответила, он громко, будто на мехи нажали, выдохнул воздух и весь как-то обмяк.

Мужчины, помолчав, вышли во двор.

У колодца Бируте процеживала молоко.

— Римшина дочка, — вполголоса сообщил Григас. — Доярка. Старательная. Доброе утро, Бируте!

— Много надоила? — Арвидас по-дружески пожал ей руку.

— Значит, вы все-таки приехали… — Она забросила за спину соскользнувшую на грудь косу и с любопытством посмотрела на Арвидаса. — Я тут заявление написала. Может, возьмете?

— Какое заявление?

— Хочу из доярок уйти. — Швырнула за спину вторую косу и пошла было в избу за заявлением, но Григас поймал ее за руку.

— Чего дурака валяешь? Солнце тебя ночью перегрело, что ли, чтоб тебя туда?

— Пойдем покажу, чего еще не видели.

Она побежала впереди, зло размахивая руками. Мужчины едва поспевали за ней.

Вошли в хлев. Коровы, сунув головы в кормушки, рылись в соломе. Увидев людей, уставились голодными глазами, замычали.

— Свеклы на кормежку даже по корзине не выходит, а спрашиваете, много ли надоила. — Бируте провела пальцами по ребрам исхудалой рыжухи. — Бока как изгородь. Откуда у такой вымя будет?

— Рацион, чтоб их туда… — вздохнул Григас. — Горстью поле не обсеешь.

— Будто они свои рационы получают! Вот поглядите! — Бируте вывела мужчин в другую дверь к сараю, где лежали колхозные корма. Сквозь расшатанные доски дверей торчали клоки выщипанной соломы. Одна створка двери кое-как держалась на завесах, а вторая валялась на земле. — Лучше уж в поле сложите. Хоть никому не отвечать.

— Говорил Мартинасу, чтоб привел в порядок. — Григас нахмурился. — Ведь и обещал… Вот человек, чтоб его туда…

— Ни соломы, ни свеклы, пылинки муки и то положить нельзя, — кипела Бируте. — До смерти надоело воевать. Лучше увольте из доярок.

Арвидас подбадривающе улыбнулся:

— С кем это воюешь? С Лапинасом?

Бируте зарделась.

— Кто хочет, тот и берет… — прошептала она. Глаза наполнились слезами. Сгорая со стыда, она закрыла ладонями лицо: провалиться бы сквозь землю — срам-то какой!

Арвидас смущенно отвернулся к секретарю. Григас молча опустил глаза.

— Понятно… — Арвидас положил руку на голову Бируте. — Успокойся, все уладим. Завтра же сарай будет заколочен, получишь ключ. — Он вынул блокнот, торопливо черкнул несколько строк и, вырвав листок, протянул девушке. — Время у тебя есть? Найди Гаудутиса и отдай ему. Пришлет мастеров. — И, не дожидаясь ответа, зашагал к саням.

От Лапинаса они мимо часовни свернули прямо в поля. Объехали хутора кяпаляйской бригады, обогнули бывший фольварк Варненасов и снова выбрались на большак. Ехали безо всякого плана, заворачивая где придется, и везде их встречали по-разному. То их ждали мрачные лица — слово нельзя было вытащить, то они находили пустую избу, потому что все куда-то попрятались, а то и наоборот — встречали с распростертыми объятиями, звали за стол, бежали за бутылочкой… Но и за холодным равнодушием и за любезными словами — даже за пустынностью избы, где посередине валялись клумпы, брошенные впопыхах хозяином, спрятавшимся за печкой, — за всем чувствовалось одно: страх и недоверие. Подозрительные взгляды следили за каждым их шагом; глаза, в которых Арвидас искал хоть крупицу искренности, лгали.