— Не трожь! — кинулся Бурба. — Моя лошадь! Своим клячам лоб расшибай!

— Я не о лоб, я о звездочку, о пятиконечную, — хихикнул Лапинас. На душе полегчало; он взял рычаг, и оба мужика, злобно косясь друг на друга, засуетились около саней. — Это тебе не в барабан бить, Лодырь. Зазеваешься, благодетель, бухнет камень — и бороденки-то нет.

— Ишь ты. Как бы не так! Пока со своим концом будешь возиться, я свой-то отпущу, и тебе камень язык отшибет. Что будешь делать? Борода завсегда отрастет, а языки, я слышал, чего-то не отрастают. Придется свиной пришить.

Приехали сразу двое саней, а вскоре еще одни. Приумолкли разговоры, смех. Слышны были только отдельные выкрики («Вали!», «Придерживай!», «Еще нажми!», «Раз, два, три, гоп!») вперемежку с руганью, без которой в деревне не обходится ни одна работа потяжелей. Обомшелые камни, тысячи лет пролежавшие на одном боку, неохотно ползли по ломам из саней и с глухим уханьем валились к своим собратьям, с которыми они никогда в жизни не встретились бы, если б не человек.

Арвидас выпрыгнул из саней, те помчались дальше, в глубь Каменных Ворот, и побрел по глубокому снегу к лепгиряйской бригаде. Двое мужиков действовали кирками, двое других скапывали снег вокруг камней. Пятый сидел верхом на ломе и лениво потягивал сигарету, глазея на стоящие неподалеку парные сани, в которые трое мужиков вкатывали рычагами огромный валун. «Еще одну работу выдумал, сукин сын… Коровник будет строить. Весь колхоз на ноги поднял. Канцелярия пустует, апилинковый Совет заперт. Никакой поблажки интеллигентному человеку… Не успел залечить волдыри от навоза — выгнал камни ворочать, закончишь эту каторгу — другую выдумает. Так и хочется спросить, ягодка сладкая: кто ты, черт подери? Трудовой интеллигент или подъяремный вол?.. Умственный работник или грубая физическая сила?»

— Хватит! Перекур, — сказал один из работавших киркой. — Трудись не трудись, все равно фигу получишь.

— Во-во, — согласился второй. — В кровавые времена Сметоны за такую работу платили пуд да и кормили бесплатно…

— А при Толейкисе получишь по два, — усмехнулся первый.

Оба засмеялись, взглянули в ту сторону, откуда приближался скрип снега, и схватились за кирки, которые только что отбросили.

Вингела тяжело приподнялся с лома.

— Здравствуйте, мужики. Как дела? — сказал Арвидас. — Где бригадир?

Подошел Григасов Тадас, один из тех двоих, которые скапывали снег. Второй был Симас Гоялис.

— Мартинас меня назначил, — сказал Тадас.

— Где Шилейка?

— Болен, — откликнулся Вингела. — Вчера после обеда худо стало, а сегодня утром не на шутку человека скрутило. К врачу уехал, ягодка сладкая.

— Ага… А ты что тут делаешь?

— Киркуем, меняемся. — Вингела снял варежку и демонстративно надавил волдырь на ладони.

Арвидас повернулся к Тадасу.

— Сколько саней угнали?

Тадас назвал цифру.

— Когда начнем вывозить осколки, пойдет быстрее, — оправдывался он.

Арвидас, подбадривая, похлопал его по плечу. В это время один за другим громыхнули три взрыва. Все вздрогнули, оглохнув от грохота, и повернулись на звук. Испуганные лошади рванули с места. Концы ломов соскользнули с саней, и закаченный было камень шмякнулся в снег. Мужики разразились бранью, а один из них, подбежав к лошадям, вытянул их по храпам.

Перед ними неожиданно выросла Настуте Крумините. Усталая, с горящими щеками — наверное, всю дорогу бежала.

— Дядя Григас просил… быстро… в канцелярию… — выдохнула Настуте, она дышала, как загнанная собачка.

— Что такое? — забеспокоился Арвидас.

— Не знаю. Говорил, дело очень срочное. Быстрее, быстрее!

Арвидас подошел к колхозникам, работавшим кирками.

— Чтобы получать по пуду, как в кровавые времена Сметоны, друзья милые, надо работать руками, а не языком. И верить, что работаешь на себя. А в вас все еще сидит душа крепостного. Для вас в труде нет никакой радости. Не работаете, а барщину отбываете. А откуда, друзья милые, возьмутся эти пуды? Много ли пудов получал крепостной? Ни одного. Он ходил на барщину за пастбище и клочок земли. Чего же вам еще надо? — Арвидас с сожалением взглянул на ошеломленных крестьян и ушел.

…Григас уже поджидал его во дворе канцелярии. Был он сильно озабочен.

— Закатился как горошина в щель — ни нюхом, ни глазом не найти. Юренас звонил.

Арвидас вздохнул с облегчением.

— Я думал, бог знает что случилось. Вот дура девка! Можно было подумать, что война началась.

— Нас с тобой в райком вызывают. Сейчас же, — мрачно прервал его Григас. — Хотел узнать, что стряслось, но секретарь не вдавался в разговоры. Чует моя шкура порку, чтоб ее туда.

— Что ж, давай дрожать, — рассмеялся Арвидас.

У Римш сидела Года. Она частенько заходила к ним, когда надоедало дома, потому что хорошо ладила с Мортой. В избе, кроме них и самых маленьких, игравших под столом клумпами, не было никого. Лелия, не сказавшись, убежала в деревню — после ухода Бируте она стала такой же дикой, как и старшая сестра, — а Дангуоле приходила с работы только вечером.

Года, сев к окну, вслух читала старый роман. Ее нежный голос то весело поднимался, то монотонно, даже скучно журчал, то падал до трагического шепота. Морта продевала нити в зубья берда. Ох, до чего нравилась ей эта история! Она ахала и вздыхала от восхищения, а иногда застывала, ошарашенная услышанным, и бердо выскальзывало из пальцев.