— Вам куда? — спрашивает Эка.

— Нам во Мцхету. Мы возле Бебрис-цихе сойдем, если можно.

Полуобернувшись назад, Эка с нежностью смотрит на малыша.

— Как тебя звать? — спрашивает она маленького мальчугана.

Мальчик застеснялся и не говорит ни слова.

— Сосико, Иосиф его зовут. Ты чего это замолчал?

— Сколько ему лет?

— Скоро пять.

— Тебе неприятно быть со мной наедине, — говорю я Эке, когда мы остаемся вдвоем.

— Ничего не случилось, просто подвезли женщину с ребенком!

— Ну еще бы, землетрясения конечно же не случилось. Я в кои веки еле-еле вырываюсь из этого треклятого института, и все ради того, чтобы побыть с тобой. Я не испытываю никакого желания отдавать свое настроение на растерзание каким-то незнакомым пассажирам или даже друзьям и знакомым.

— Простите, если можете, уважаемый Нодар, сие больше не повторится! — говорит Эка таким тоном, что пирамида, возведенная в моем сердце злостью, моментально рушится и бесследно исчезает.

— Нодар, фазан!

— Какой тебе еще фазан, сойка это, вот кто!

— А вот и нет, настоящий фазан!

— Перестань так на меня смотреть, не то мы загремим с обрыва!

— Ну и что из того? Разве плохо погибнуть вместе!

Даже глупости, произнесенные любимой женщиной, доставляют удовольствие.

Дорога резко выпрямляется, словно у туго натянутого лука внезапно перерезали тетиву.

Впереди никого. Правой рукой я притягиваю к себе Эку и чмокаю ее в щеку.

Она не сопротивляется, но потом вдруг вскрикивает:

— Осторожно, Нодар!

Мы любили прогулки по Боржомскому ущелью, особенно осенью. Мы часами смотрели на склоны гор, пестреющие тысячью оттенков. Багряные и желтые зубчатые листья легко кружились в прозрачном воздухе и плавно пикировали на холодеющую землю.

— Эка, может, махнем на море? — спросил я однажды, когда Мцхета осталась позади.

— Ты с ума сошел!

— Почему же? — Я смотрю в машинное зеркальце. — Неужели я похож на сумасшедшего?

— Но что скажут дома?

— Пошлем телеграмму из Батуми. Впрочем, зачем ждать Батуми, можно и из Гори. Или позвоним, на худой конец.

— Нет, ты действительно сошел с ума!

— Если подумать, что мы потеряли в Батуми? Лучше махнуть в Кобулети. Там теперь никого не встретишь. Мы будем совершенно одни. Когда я с тобой, мне никого не хочется видеть.

Я лгал, хотя в эту минуту действительно так чувствовал. Вообще-то мне всегда доставляло удовольствие появляться на людях вместе с Экой. Мне нравилось, когда внезапно воцарялась тишина, а ребята, ошарашенные красотой Эки, вскакивали со своих мест и, поправляя галстуки, наперебой приглашали ее присесть.

Но теперь я не лгал. Теперь мне хотелось быть наедине с Экой. И чтобы ни одного знакомого лица.

Эка ничего не ответила, лишь улыбнулась уголками губ. Она все еще думала, что я шучу.

— Я не шучу, Эка.

— Брось говорить глупости!

— Нет, все-таки лучше поехать в Батуми, поживем в «Интуристе». В нем есть своя прелесть.

— Ты по-прежнему шутишь?

— Ну, так ты сейчас увидишь, как я шучу.

— Не мчись понапрасну. Я все равно не смогу с тобой поехать!

Я открываю глаза. Коршун чертит в небе круги. Эка, задрав голову, смотрит на него. Коршун — светло-коричневый, с белыми манжетами на крыльях. Медленно и гордо парит он над землей. Временами он исчезает из виду, точнее, могучие ветви вяза скрывают его от наших глаз. Я насчитал уже пятый круг. Коршун ни разу еще не взмахнул крыльями, так и летает, распластавшись в воздухе. От легкости и красоты его полета у меня щемит сердце.

Неожиданно коршун взмахнул крылом и взмыл вверх. При следующем заходе он снова взмахнул крылом на том же самом месте и взлетел еще выше. Так повторилось несколько раз: при каждом новом заходе он на одном и том же месте взмахивал крылом и поднимался все выше и выше.

Я прикидываюсь спящим и исподтишка наблюдаю за Экой.

Эка, задрав голову, не сводит с коршуна глаз.

Интересно, о чем она сейчас думает? В другое время она тараторила бы без умолку и поминутно тормошила бы меня: «Смотри, смотри, какой коршун. Боже мой, как красиво. А круги, круги какие!»

А теперь?

Теперь она молчит. Кто знает, сколько времени наблюдает она за коршуном?

Вдруг коршун взмахнул крылами, затем сложил их и камнем ринулся вниз, на землю. Секунда, а его уже и след простыл.