— А что привело тебя на похороны академика? — вдруг перевел разговор Шадури.

— Что могло меня привести? Ты-то не потерял память. Я же физик, вдобавок и астрофизик. Не обязательно было лично знать покойного академика Давида Георгадзе. Что удивительного, если я пошел на похороны известного во всем мире ученого и коллеги?

— «Коллеги»! — хмыкнул Шадури. — А я подумал, что тебя другое привело.

— Что другое? — удивился Коринтели. Он понял, что слово «коллега» прозвучало не к месту.

— Извини, сам не знаю, что сказать. Просто я удивился, обнаружив тебя там.

— Ладно! Я все-таки физик. А ты как там оказался?

— Я и не думал туда ехать. Я незаметно следовал за тобой, когда ты садился в машину главного врача, моя находилась в двадцати метрах сзади. Я и представить не мог, что у тебя возникнет желание пойти на похороны какого-то Георгадзе.

— Отдавая дань уважения Давиду Георгадзе как ученому и гражданину, я только выполнил свой гражданский долг.

— «Гражданский долг»! — насмешливо и громче, чем минуту назад, хмыкнул Сосо. — Я ушам своим не верю, что эти слова произносишь ты, ты, Рамаз Коринтели. До потери памяти ты так не рассуждал. И «гражданский долг» тебя не тревожил. Насколько я знаю, ты вообще не подозревал о существовании этого академика. Ни разу с твоего языка не срывались его имя и фамилия. Во всяком случае, если ты и слышал о нем, при его жизни тебе было плевать на него. В больнице тебя, очевидно, вылечили не только от болезни, не только вернули способность шевелить мозгами, но и запустили кое-какие детали, которые до тех пор ржавели от безделья.

— Издеваешься? — Рамаз гневно бросил взгляд на пуленепробиваемый лоб Шадури.

— Куда там! Я вообще радуюсь всяческому прогрессу, хоть в медицине и профан. Но одно поражает меня — как получилось, что ты что-то целиком восстановил в памяти, а что-то напрочь не помнишь? Ты забыл самого себя и свой образ жизни. Откуда такое рвение выполнить гражданский долг — раньше ничего похожего тебе и в голову не приходило — вдруг вспыхнуло в тебе?

— Меня тоже это удивляет, представь, даже волнует. После долгих размышлений я пришел к одному выводу. Тебе не приходилось встречать умственно неполноценных людей, обладающих поразительной способностью в какой-то области? Например, в музыке, в математике. Я знал полоумного, точнее, сумасшедшего, который играл в шахматы на уровне кандидата в мастера. К тому же безо всяких тренировок и теоретической подготовки.

— Я рад, что тебя хоть к шахматам не тянет! — ехидно процедил Шадури.

— Кто тебе это сказал? — не менее ехидно отозвался Рамаз. — Наоборот! В твоем доме есть шахматы? Держу пари, что из ста партий я выиграю у тебя все сто. Точнее, если у тебя появится желание, я сыграю с тобой вслепую.

— Ладно, скажем, я не знал, что ты так хорошо играешь в шахматы. Но если после травмы ты столького не вспомнил, как же не забыл шахматную игру?

Рамаза насторожили злорадные нотки в голосе Шадури. Он понял, что хватил через край, и лишний раз убедился, что за бронированным лбом шарики крутятся довольно исправно.

— Представь себе, не забыл! — беззаботно ответил Рамаз. Он сделал вид, будто ему нипочем, что Шадури едва не загнал его в угол.

— А вот меня все-таки так и не узнал. Либо меня более сложно вспомнить, чем шахматы, чего ни ты, ни я не думаем, либо я настолько мизерная личность, что меня и вспоминать не стоит.

Ледяная интонация в голосе Шадури не понравилась Рамазу.

— Что поделаешь, не могу вспомнить и все! Не буду же я тебе врать! Когда смотрю на тебя и слышу твой голос, мне представляется, что когда-то давно я видел тебя во сне.

— Я бы рад поверить, а все равно не верится. Я хочу поверить. В нашем деле необходима откровенность.

«В нашем деле!» — отложилось в какой-то клетке мозга Коринтели.

— А я что — не откровенен? — наивно поразился он, залихватски махнув рукой Шадури, дескать, наливай еще по одной. — Разве я виноват, что сознание одно восстановило, а другое стерлось начисто? Может быть, таково свойство организма, защитный инстинкт, забывается то, что ему вредно, что не вызывает необходимых положительных эмоций?

— Я привез тебя сюда не затем, чтобы обсуждать медицинские проблемы. К сожалению, еще до несчастья не раз подтверждалось, что с друзьями, которые, между прочим, все сделали, чтобы спасти тебя, ты никогда не бывал откровенен.

— А конкретно?! — настолько искренно возмутился Рамаз, что, сразу опомнившись, едва сдержал улыбку.

— Конкретно? Сейчас я тебе разжую. — Шадури наполнил рюмки. — Ты никогда не говорил нам, что так хорошо знаешь немецкий язык. Как мне передали, ты, оказывается, еще говоришь и по-французски, и по-английски. И кто? Ты! Ты, который и грузинский-то якобы знал с пятого на десятое. Это одно. Теперь второе: мне сомнительно, что ты, досконально восстановив в памяти знание чужих языков, не можешь вспомнить, как всадил в сторожа три пули!

Рамаз поднял рюмку, не спеша ни пить ее, ни отвечать хозяину.

Молчание затянулось.

Шадури понял, что его вопросы заставили Коринтели призадуматься, и в душе торжествовал победу.

«Интересно, что он ответит? Как выкрутится? Неужели все эти годы он играл, скрывая от пас свои знания и способности? Если я попал в точку, то зачем ему это было надо, какую цель он преследовал? Зачем ему понадобилось маскироваться под узколобого забулдыгу?»

Шадури заметил, что Рамаз зажмурился.