– Курс зюйд-вест! – весело протрубило справа.

– Зюйд-зюйд-ост! – пискнуло слева и пронеслось перед глазами, шмелём облетело сбоку, сверху, поднырнуло снизу, под пузом.

– Бабка Нюра! – несказанно обрадовался Венька, - Бабка Матрёна!

Точно! Они это были – добрые Серафимины и Венькины подружки.

– Куда ж вы без нас? – игриво ущипнула Веньку бабка Матрёна.

– А мы без вас? – Нюра шлёпнулась Веньке на спину и ногами пришпорила, как ездовую лошадь.

– Поимейте совесть! – прикрикнула на них Серафима, - Вениамин Иванович первый раз в такой дальний путь вылетел! Как бы не грохнулся с перепугу!

Но Венька грохаться и не собирался.

– Ого-го! – кричал он во весь голос, - Эге-ге! А-га-га!!!

Тут же за ними пристроились дикие гуси. Целая стая с вожаком во главе.

– Га-га-га!!! – кричали гуси, - А-га-га!!!

– Перелётные, - кивнула на гусей бабка Матрёна, - тоже к осени на юг подались.

– Тоже? – переспросил Венька, - Значит, и мы…

– И мы перелётные, - согласилась Матрёна.

– Как птицы?

– Как старушки! – рассмеялась Серафима.

– Три перелётные старушки-хохотушки и один очень толстый летун-хлопотун, - уточнила бабка Матрёна.

«На себя бы посмотрела», - с обидой подумал Венька и тут же…

У-у-у-у-х!!! – камнем рухнул вниз.

Но Матрёна, хоть и похожа на бегемота, проворная оказалась, как стриж.

Раз! – бросилась пулей вслед за Венькой.

Два! – ухватила его поперёк туловища.

Три! – легко подбросила кверху, к облакам.

– Обиделся? – рассмеялась весело, - Вижу, что обиделся. Ты уж, Вениамин Иванович, не серчай. Небезопасно.

А Венька уже и не серчал вовсе. Да и чего уж тут обижаться, если Матрёна ему только что жизнь спасла!

– Зюйд-вест! – прикрикнула строго Серафима, - От винта!

Мол, нечего расслабляться. Берегите силы. Далеко ещё.

– Ну, от винта так от винта, - сказала бабка Матрёна и вперёд вырвалась, вроде как гусиный вожак.

Глава 20. Журавлиный клин и перелётные старушки.

Справа и чуть сзади от Матрёны пристроилась бабка Нюра. Слева расположилась Серафима. Венька занял позицию сразу за Матрёной. В общем, настоящий журавлиный клин получился. Даже лучше.

– Курлы! Курлы! – кричали летящие параллельным курсом журавли и от зависти сворачивали шеи.

– Вперёд смотрите! – предупреждал их Венька, - Нечего глазеть!

Но журавли пораскрывали клювы и совсем забыли про свой курс.

Бах-х-х!!! – падали они один за другим, - Бах-х-х!!!

Столько у Матрёны сразу работы образовалось!

Вжих! Вжих! – сновала она меж облаками, подхватывая непутёвых птиц и обратно в небо закидывая.

– Курлы! Курлы! – благодарили журавли и летели дальше, смотря прямо перед собой и вытянув вперёд головы.

А старушки с Венькой-летуном продолжали лететь своим курсом.

– Зюйд-вест какой-то, - бормотала себе под нос Матрёна, - Знать бы ещё, что это такое.

– Что-то на иностранном языке, - предполагала бабушка Серафима, - Только непонятно, на каком.

– А какой ты-то знаешь? – спрашивала её бабка Матрёна.

– В школе английский учила.

– Значит, никакой…

– Может, Вениамин Иванович нам с басурманского переведёт? – пищала провокаторша бабка Нюра, - Ась, Вениамин Иванович? Иль не слышишь?

А Венька, и правда, ничего не слышал. Он пристроился в кильватере у бабки Матрёны и парил над землёй, раскинув широко в стороны руки. Матрёна своей мощной грудью путь прокладывала, воздушные потоки разгоняла, и лететь за ней было легко и приятно. Правда, не видно впереди почти ничего, кроме могучего Матрёниного зада.

Но Венька вперёд и не смотрел. Он летел себе доверчиво, подныривая под облака, и сверху землю разглядывая.

Землю такую он до этого и не видал ни разу. Она нарядная была и торжественная. Как будто на праздник приоделась.

– Ух, ты! – захлёбывался от восторга Венька, провожая взглядом скользящую под ним кудрявую зелень лесов, ровные квадраты полей, ниточки дорог, причудливо изгибающиеся блестящие реки.

Долго так они летели. Может, три дня. А может, неделю. День прогонял ночь и гасил звёзды. Солнце сменяло луну. Холмы чередовались с долинами. Потом и они исчезли, уступив место чему-то огромному, коричневому, непонятному. Как будто сердитый великан в сердцах скомкал необъятный лист бумаги и так его, скомканный, и выбросил за ненадобностью.