Речи — это серьезное дело для меня. Я целую неделю пишу их, потому что они важны для этих детей. Некоторые писать легче, чем другие.

— Я горжусь вами, — я смотрю на каждое юное лицо. — Каждым из вас. Вы много работали, потратили время, вложили всю душу в эту команду. Для некоторых из вас, старшекурсников, это может быть последний сезон, когда вы выходите на поле… И за последние несколько недель произошло совсем не то, о чем вы думали.

Я медленно поворачиваюсь, встречаясь с ними глазами.

— И я знаю, что вы, ребята, сплетничаете как моя мама и ее клубные дамы…

Приглушенные, виноватые смешки разносятся по раздевалке.

— …и я знаю, что некоторые из вас думают, что я позволил своему эго встать на пути — что Липински здесь нет из-за какого-то дурацкого соревнования между нами двумя.

Я качаю головой.

— Но это не так. Гордость — это хорошо, она заставляет вас усердно работать, стремиться быть лучше. Но я бы пожертвовал своей гордостью ради любого из вас. Я бы согнулся и сломался в мгновение ока, если бы думал, что это сделает нас лучшей командой, более сильной командой.

Я указываю на шкафчик Липински.

— Брэндона здесь нет, потому что он решил не быть здесь. Это был его выбор. Он не думал о себе, и он, черт возьми, точно не думал о команде, когда сделал это. И это на его совести. Легко много работать, гордиться, когда все идет по-твоему… когда все части встают на свои места перед тобой. Но истинное испытание человека — команды — это то, что происходит, когда приходят эти неожиданные удары. Если вам выбьют зубы, и вы упадете на колени… Вы будете лежать и ныть, что так не должно было быть? Или вы собираетесь встать, высоко подняв голову, и двигаться вперед? Соберите всю свою энергию, всю свою силу и сделайте это, черт возьми, — протолкните мяч по этому полю.

Я наблюдаю, как их взгляды напрягаются, а головы кивают, когда слова проникают в них. Я подхожу к Паркеру и хлопаю его по плечу.

— Паркер тоже сделал выбор. И это было нелегко. Мы о многом его просили — на его плечах лежит огромная ответственность. Но он сделал шаг вперед за себя, за эту школу, за эту команду!

Мой голос повышается, и мои игроки встают на ноги.

— Итак, мы собираемся пойти туда вместе и будем играть от всей души — вместе. Я буду гордиться вами, и вы будете гордиться собой, и мы выложимся на поле, потому что мы такие! Вот что мы делаем!

— Черт возьми, да! — кричит кто-то.

А потом они все начинают кричать, топать ногами и хлопать в ладоши — возбужденные, как гладиаторы в недрах Колизея.

Уилсон кричит:

— Кто мы такие?

И ответ отскакивает от стен и сотрясает шкафчики.

— Львы!

— Кто мы такие? — ревет Бертуччи.

— Львы!

— Чертовски верно! — я указываю на дверь раздевалки, которая ведет на поле. — А теперь идите и будьте гребаными героями.

~ ~ ~

Они в конечном итоге становятся героями, это точно. Такими героями, которых убивают — героями, типа "30 °Cпартанцев". Это была кровавая баня.

Девяносто процентов футбола — это ментальное, и из-за потрясений с перестановкой в нашей команде у них в голове все перепуталось. У Паркера Томпсона было всего два завершения, и даже наша защита играла как собачье дерьмо.

Я ненавижу проигрывать. Это оставляет черное, скручивающее чувство в моем животе — ужасная смесь разочарования и смущения. Тренер Сейбер часто говорил нам: "Неудачники проигрывают и говорят — я не могу этого сделать. Победители проигрывают — и выясняют, что они сделали не так, чтобы в следующий раз сделать лучше".

Это принцип, по которому я стараюсь жить, но он все равно не всегда работает.

На следующий день, в субботу днем, я лежу на диване с закрытыми шторами, выключенным светом, а Снупи свернулся калачиком в унылой луже меха у моих ног.

Он тоже ненавидит проигрывать.

Раздается стук в дверь, и я сразу понимаю, что это не член моей семьи — они знают, что лучше не беспокоить меня в период моего траура. Я подтаскиваю себя к двери и открываю ее… Чтобы найти Кэлли на моем крыльце, грациозную и сияющую, похожую на солнечный луч, ставший плотью.

Я отправил ей сообщение, когда вчера вечером вернулся домой с игры, и оно даже не было развратно-грязным. Мне стыдно.

— Эй! — ее блестящие, клубничные губы улыбаются.

Кэлли всегда была красивой, она не знает, как быть кем-то другим, но сейчас есть что-то особенное — смелость, женская уверенность, которая меня чертовски заводит. Даже в моем печальном пузыре неудачника — мой член оживляется. У него есть всевозможные идеи о том, как милая Кэлли могла бы нас утешить, каждая из которых грязнее предыдущей.