Несколько долгих мгновений мы лежим вот так, переводя дыхание, держась друг за друга тяжелыми, пресыщенными конечностями. Я провожу пальцами по его волосам, по спине, влажной от напряжения. Гарретт целует меня в ухо, в челюсть, в губы — теперь нежно, — и мое сердце переполняется нежностью к нему.

— Мы так чертовски хороши в этом, — шепчет он.

— У нас всегда это хорошо получалось, — говорю я ему.

Его губы медленно расплываются в дерзкой, высокомерной улыбке, которая также оказывается великолепной.

— Мы стали лучше.

Я смеюсь. Он просовывает руки мне под голову, баюкая меня в своих объятиях.

И это прекрасно.

~ ~ ~

Есть что-то невероятно сексуальное в том, чтобы наблюдать за мужчиной, идущим голым по комнате. Особенно за таким мужчиной, как Гарретт Дэниелс — с его самообладанием, с его контролем над каждым длинным, мускулистым движением. Наблюдать за человеком, который знает свое тело — знает, на что оно способно и как им пользоваться.

Я перекатываюсь на бок и наслаждаюсь видом твердой скульптурной задницы Гарретта, пока он идет в смежную ванную и заботится о презервативе. И я наслаждаюсь шоу еще больше, когда он возвращается. Он все еще полутвердый — его член представляет собой потрясающий выступ толстой плоти на фоне темных волос. Я хочу поцеловать его там, облизать каждый сантиметр. Мои глаза скользят вниз по его ногам, к широкому белому шраму, который пересекает его колено. Я хочу поцеловать его и там тоже — тысячи поцелуев — по одному за каждый день, который я пропустила с тех пор, как появился этот шрам.

Гарретт перекатывается на спину на кровати рядом со мной — грациозный лев, возвращающийся в прайд. Он притягивает меня к себе, его рука обнимает меня за плечо, мой подбородок на его груди, наша влажная кожа сливается. Мы не перестаем прикасаться друг к другу — лаская кончиками пальцев, скользя ладонями и касаясь губами. Мы разговариваем тихими, тайными голосами.

— Какое твое любимое воспоминание? — спрашиваю я его. — Кое-что, о чем я еще не знаю.

Гарретт, прищурившись, смотрит в потолок, размышляя.

— Однажды, когда мне было двадцать семь, это была последняя игра сезона, мы не вышли в плей-офф. Бейли Фаулер, выпускник с синдромом Дауна, был в команде. За весь год он получил всего несколько секунд полевого времени — я относился к нему, как к любому другому игроку третьей линии. Я подумал, что важно относиться к нему так же. В любом случае, в последней игре был Бейли, и… Джеймс Томпсон, наш квотербек, передал ему мяч. Должно быть, они разобрались с другой командой, потому что несколько детей бросились за ним, но никто его не тронул. И он довел этот мяч до самой конечной зоны. Бейли был так чертовски счастлив; все на трибунах аплодировали. Это был такой хороший момент.

Он смотрит на меня сверху вниз.

— А как насчет тебя?

Мое не такое воодушевляющее, но это радостное воспоминание. Я рассказываю ему о "Двенадцатой ночи", первой постановке, в которой я участвовала после окончания школы, в театре "Фонтан". Как я готовилась к прослушиванию, как сильно этого хотела и получила роль.

— Я наконец-то научилась играть на альте (смычковый музыкальный инструмент с 4-мя струнами).

— Это была роль твоей мечты.

Я наклоняю голову, глядя на него снизу вверх.

— Ты помнишь это?

— Я помню все, Кэлли. — Он берет прядь моих волос, пропуская ее сквозь пальцы. — Все твои мечты, твой смех, — он гладит меня по щеке, — и слезы тоже.

В моей голове всплывает воспоминание — дождливый день, выпускной год, в спальне Гарретта, — когда он обнимал меня, укачивал в своих объятиях, а я пропитывала его кожу слезами.

Я закрываю глаза, отмахиваюсь от этого. Не хочу идти по этому пути, не тогда, когда мы создаем это новое, драгоценное, счастливое воспоминание. Вместо этого я сворачиваю с этой темы.

— Какая твоя любимая песня? — спрашиваю я, желая впитать в себя каждую деталь.

— "Undone — The Sweater Song" — группы Weezer по-прежнему моя любимая. Это была наша песня.

Мое лицо морщится.

— Ах… это была не наша песня, Гарретт.

— Конечно, так и было. Это произошло в моем джипе, прямо перед тем, как мы в первый раз занялись сексом. Мы обсудили это позже. Полностью наша песня.

Я закатываю глаза.

— Не-е-ет… Нашей песней была — "Heaven" Брайана Адамса. Это была наша песня на выпускном.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Я смеюсь, поддразнивая его.

— Думала, ты все помнишь?

— Я помню. И не могу поверить, что ты все эти годы ты ошибалась в нашей песне. Это ознаменовало фантастический гребаный момент в наших отношениях.

Я кусаю его за грудь.

Он двигается быстро, заставляя меня задохнуться — переворачивая меня на спину, нависая надо мной со злым взглядом в глазах.

— Твою память нужно освежить, детка. Давай начнем с наших ртов.

— Наших ртов? Думала, мы должны вернуться по своим следам прошлого.