– Когда собирается сходка?
– спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Список принес?

– Это очень трудное дело, мистер Томас, и необходимо терпение. К тому же не все идет так, как я хочу. Подождите еще немного...

– Ты что, читаешь мне нотации?

– Простите, мистер Томас.

– Что тебе простить? Вот это?
– И мистер Томас швырнул Махбуси тоненькую брошюру. Махбуси испуганно взглянул на обложку. Это была вторая книжонка "Работы, хлеба и свободы!".
– "Подождите"!
– передразнил провокатора мистер Томас, - сколько ждать? До тех пор, пока они выйдут па улицу с оружием в руках?

– Я делаю все, что в моих силах, мистер Томас.

– Не спорю, делаешь, но не для нас, а против нас... Вся эта книжонка заполнена сплошной бранью по адресу англичан. Я вижу, тебе это нравится?

– Что вы, мистер Томас!.. Я доказал свою преданность.

– Вот цена твоей преданности! Бери!

Мистер Томас бросил на стол десять туманов.

– Бери! Даю тебе пять дней сроку. Пять дней!

– Постараюсь, но, мистер Томас, не забывайте, что не все зависит от меня одного.

– Не забудь, что ты играешь с жизнью!
– бросил англичанин равнодушно и, вынув из кармана револьвер, протер его носовым платком.

Махбуси съежился и поторопился выйти из комнаты.

На дворе была непроницаемая тьма.

Махбуси бросился вперед, на улицу, к свету стоявшего неподалеку фонаря. Вынув из кармана брюк скомканные деньги, он аккуратно сложил их и спрятал подальше.

– Английская скотина!
– проворчал он.
– Чего требует и что дает!.. Ну ладно, мистер Томас, чего я не получил от тебя, получу от фон Вальтера и мистера Гарольда!..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Холмы и деревья были покрыты снегом. Невесть откуда дувший холодный ветер пронизывал до мозга костей. Канавы вдоль дороги, лужи - все было сковано льдом. Вершина Савалана скрывалась в густом тумане.

Сария и Гюльназ медленно шли но узкой тропинке. Они не ощущали холода. Гюльназ несла на спине два одеяла и большой узел. Из-за плеча ее поблескивали глаза завернутой в одеяло Алмас. За спиной Сарии мирно спал Нияз. Одной рукой она вела шедшего рядом Аяза, через другую руку был перекинут небольшой хурджин со съестными припасами.

Устало брели они вперед, навстречу неизвестному и мрачному будущему. Тяжелым камнем лежало на сердце неизбывное горе, сознание полного одиночества и беспомощности. Куда они идут? Зачем? Что ждет их завтра? Не находя ответа ни на один из этих вопросов, они все же продолжали свой путь. Порой в них пробуждалась надежда, что за этим холмом или вот в той деревне они догонят Мусу и страдания их кончатся. Эта надежда гнала их все вперед и вперед. Но за одним холмом вырастало множество других холмов, за одной деревней оказывается другая деревня. Встречные крестьяне провожали их равнодушным взглядом. Каждому вдоволь хватало своих забот, своего горя, и ни у кого не было охоты спросить, зачем они идут, или предложить свою помощь.

На десятый день пути Сария с отчаянием заметила, что запас взятого из дому провианта иссякает слишком быстро, и стала расходовать продукты еще экономнее.

Сария твердо решила не трогать тридцати туманов, зашитых в сорочке на груди; она их хранила про черный день.

Как ни мрачно смотрела она на будущее, она все же не допускала мысли, что дети ее будут вынуждены когда-нибудь протянуть руку за подаянием. Только в последний день, когда она, пошарив в хурджине, нашла лишь горстку муки и крошки сухого лаваша, в голове ее молнией пронеслась мысль о нищенстве. Но она с ужасом отогнала ее. Нет! Пока жива, она не допустит этого! И Сария торопилась добраться до Тегерана, где надеялась найти мужа или Фридуна. Эта надежда бодрила ее, и она брела все вперед и вперед, напрягая последние силы.

Короткий зимний день близился к концу. Вечерние сумерки быстро сгущались. Вокруг ничего не было видно, кроме покрытых снегом холмов и равнин. Ни деревни, ни живого человека! С темнотой страх перед этой мертвой, сверкавшей белизной пустыней усилился. Сария много слышала о волках, которые рыщут холодной зимней ночью по дорогам, часто врываясь даже в деревни. Эти рассказы, слышанные ею в родном селе, оживали теперь в ее памяти и наводили ужас.

– Пойдем быстрее, дочка, - торопила она Гюльназ.
– Надо добраться до какого-нибудь жилья.

Гюльназ, согнувшаяся под тяжестью двух одеял, сестренки Алмас и большого узла, слегка выпрямилась, но ускорить шаги не могла. Она бросила взгляд на мать. Та была не в лучшем состоянии.

– Мамочка, ты очень устала, - сказала Гюльназ, и в голосе ее прозвучала жалость.

– Да, дочка, - прохрипела женщина в ответ.
– Ноги не идут. Боюсь свалиться.

У подошвы холма Гюльназ остановилась и обернулась к отставшей матери.

Причиной задержки на этот раз оказался Аяз. Мальчик хорошо понимал всю трудность положения, всю опасность их пути и изо всех сил старался идти в ногу со старшими. Но последний день он все чаще жаловался на боль в ногах и отставал.

– Мама, я не могу идти, - сказал он и, заплакав, сел.

В голосе мальчика, который все эти дни вел себя как взрослый, было бесконечное горе.

Сария тяжело опустилась рядом и обняла Аяза.

– Не плачь, мой дорогой! Отдохни, а потом пойдем дальше. Прислонись головой к моим коленям.

Не успел Аяз коснуться колен матери, как мальчиком овладел сон.

На пустыню опустился вечерний мрак, и едва можно было различить друг друга на расстоянии десяти шагов.

– Как нам быть, мама? Останемся здесь, а вдруг нападут волки? Что мы тогда сделаем?
– спросила Гюльназ.