Чтобы разогнать сон, Полосухин достает сигарету. Прикрыв полой телогрейки зажигалку, высекает огонь, прикуривает и смотрит на часы. Уже наступил новый день, часа через два с половиной забрезжит рассвет.

Выкурив сигарету, вздохнул: пуще прежнего спать клонит. Голова валится на бок, слипаются веки глаз.

Умыться, что ли?

Полосухин грудью ложится на борт мотолодки и пригоршнями плещет воду в лицо, на волосы. Теперь как будто бы легче. Но ненадолго.

«Нынче днем надо как следует выспаться», — лениво думает он, и его голова медленно опускается на грудь.

Много ли дремал или же всего несколько минут, Полосухин сказать не мог. Встрепенулся он от резкого стука, и когда продрал глаза, прямо перед собой увидел черный силуэт лодки и в ней двух человек с шестами. В первое мгновение он не поверил себе, но бударка проплыла мимо и остановилась метрах в десяти-пятнадцати ниже по течению.

— Вот он конец, нашел, — услышал Полосухин голос. — Выбирай!..

«Режак или снасти снимают», — понял он и, ткнув шест в берег, рывком вытолкнул мотолодку из камыша.

Все остальное произошло в одну минуту.

Мотолодка ударила носом бударку в борт, и в это мгновение Полосухин прыгнул к браконьерам, схватив одного из них за шиворот. Но тут случилось непредвиденное: он поскользнулся. Падая навзничь и таща за собой браконьера, он ударился рукой о лежащий поперек бударки шест и от острой боли в предплечья у него потемнело в глазах.

— Гони скорее! — вынырнув, услышал он тот же голос и теперь узнал его.

— Баландин, сто-ой!.. — закричал Полосухин, но его заглушил взревевший мотор.

Бударка рванулась с места, описала полукруг и понеслась к селу.

Полосухин бросился к мотолодке, взмахнул рукой, но другую поднять не смог — она не слушалась. Тогда поплыл на правом боку и здоровой рукой уцепился за борт. Но подняться на него не удалось: одежда намокла и тянула вниз, резиновые сапоги были полны воды.

«Что же делать, что?! — сцепив зубы от боли, думал Полосухин. — Бросить лодку нельзя и забраться в нее не могу… Может, скоро течение прибьет к берегу?..» — и с ужасом вскоре почувствовал, как начала постепенно неметь здоровая рука…

Сашку перед рассветом разбудил какой-то шум.

Открыв глаза, он увидел в горнице свет — горела керосиновая лампа, на табуретке сидел одетый отец, и мать, смачивая в кружке кусок марли, вытирала ею его окровавленный лоб.

— Носят вас черти где не надо, — раздраженно ворчала мать, — допрыгаетесь, тогда поймете, чем это пахнет…

— Помолчи, — устало отвечал он, — детей разбудишь.

— В больницу бы тебе сходить, там перевязку сделают.

— Еще чего выдумала, — разглядывая в зеркальце ранку, отмахнулся отец. — Заживет, завязывай!

Потом он скинул с ног болотные сапоги, завернутые у колен, разделся и отправился спать. Мать прибрала за ним в горнице, взяла лампу и заглянула в спальню. Сашка сразу же сделал вид, что спит.

Где это отца угораздило налететь, опять, что ли, ездил за красной рыбой? Не похоже. С вечера его уже не было дома, а мотолодка, когда Сашка ложился спать, стояла у берега на привязи.

Выждав, пока отец захрапит и мать с подойником уйдет к корове, Сашка мигом оделся и прошмыгнул через сад на берег. Мотолодка на том же месте, где и вчера, отделение мотора закрыто на замок и нигде не видно никаких следов ночной поездки. Сухими оказались во дворе и весла, и шест, не было, как обычно после отцовских вылазок на реку, в камышанке рыбы.

Сашка успокоился.

— Чего это тебе не спится? — спросила мать; она выгнала корову на улицу, и тут увидела Сашку. — Опять на полой собрался? Гляди, нарвешься на неприятность, потом не рад будешь.

— Это почему же я нарвусь?

— Не ведаешь? Шастаете везде, суете свой нос куда не просят. Послушал бы, что люди о вас говорить стали!

— И пусть, не полезут в запрет ловить рыбу!

— Гляди ты на него, — обомлела мать, — а сам-то ты чего ешь?

— Теперь не буду, — насупил белесые брови Сашка.

Откровенно говоря, Сашка немного кривил душой — вяленую рыбу, особенно воблу, он любил, и она ему не приедалась. Вот и сейчас в его полевой сумке лежало несколько штук, и он, вспомнив о них, слегка покраснел, и чтобы скрыть от матери смущение, поспешил выйти со двора за калитку.

По улице разносились хлесткие выстрелы пастушечьего кнута, и на этот звук из хозяйских ворот выходил скот.

Сашка с минуту постоял на месте, как бы раздумывая, куда пойти, и зашагал впереди стада к птицеферме. Там, на пригорке в кустарнике, расположился дозор. Поглядывая время от времени за полоями, ребята играли в шахматы, и едва Сашка подошел к ним, предложили ему сразиться с победителем.