Евлалия в последний раз посмотрела на дракона и отошла подальше, сев спиной к нему на обломок стены и прихлёбывая чай. Каждый глоток падал в голодный желудок приторным свинцовым ежом.

Дирижабль снизился и заякорился, из гондолы спустили лестницу. Денис Игоревич слез на землю.

– Как вы, Евлалия Рихардовна?

– Протез немного погнулся, а так – как обычно, – она допила чай и достала спрятанные в карман комбинезона самокрутку и мундштук. – Домой? Без меня в мастерской ужасный бардак…

– Домой… – лётчик дал ей прикурить и присел рядом. – Знаете, всё хотел спросить… А переделывать часовых вы не умеете?.. Установки другие навести, ну, как с автоматами.

Евлалия покачала головой.

– «Аnimus» с одного старого языка переводится «душа». Аниматона не перепрограммировать, как автомат… Часовые рождены верными императору.

Закрыв глаза, она глубоко затянулась. Денис Игоревич тоже закурил.

– Аниматонам больше нет места в Новой Бравии, – продолжила Евлалия. – Символ ушедшей эпохи, штучная работа, осколки старого волшебства… На смену явился прогресс с его удобными инструментами и массовым производством. Проще штамповать автоматы без воли и разума, чем возиться с капризными механическими существами. Да и… Увидите, Денис Игоревич, лет через десять никакого мастера по аниматонам не понадобится. Одна ракета – от часового и пепла не найдете. Даже если ещё один дракон чудом откуда-нибудь выкопается.

– Не верите вы, похоже, в Новую Бравию…

– Почему? Наоборот. Говорю же, новому времени – новое оружие. А я… ворчливый музейный работник, которому жаль экспонаты. Не могу их бросить, хоть и переквалифицировалась на автоматику.

Евлалия выдохнула дым. Её сердце тикало, пригрев драконью душу рядом с душами других часовых. Там ещё оставалось место и для других аниматонов.

Внутри отца билась красная птица. Даже сейчас, глядя на закипающий на плите кофе, Вэ казалось, что он слышит хруст отцовской клетки, писк огненной О, видит руки убийцы: они хватают птицу и вытаскивают ее из отца. Даже спустя двадцать с лишним лет Вэ не мог без содрогания смотреть на проблесковые маячки: так мигала О, освещая потрошителя багряным светом, погружая во тьму и снова освещая. И в глазах его отражались всполохи.

Вэ тогда был совсем маленьким – внутри его клетки все еще томилось яйцо. И пока он шел к разломанному отцу, он до последнего надеялся, что тот жив. Но чудес не бывает. Клеточники не могли жить без птицы внутри.

Чайник засвистел, где-то в спальне заверещал будильник.

Вэ ненавидел людей за их грубость, жадность, эгоизм. Но Симку полюбил. Он налил кофе, нарезал тонкими ломтиками сыр, вытащил блюдце с оливками.

Симка вышла босиком, как и всегда. Звякнул тостер. Вэ достал подсушенный хлеб, разрезал томат на четвертинки. Все это, пока Симка морщилась от солнечного света и надевала тапки, которые Вэ по традиции снял, переходя от плиты к столу.

Неизменно Симка желает доброго утра его птице, но ему – почему-то никогда. Поднимает его рубашку и кладет в клетку маленький комплимент в виде надкусанного ломтика сыра, кусочка хлеба. О съест хлеб, но крошки обязательно оставит. Капризный нрав. И Вэ убирает остатки хлеба после завтрака. Так и от «доброго утра» Симки ему достаются только крошки.

– Я снова не выспалась. Бессонница. Порой мне кажется, я не могу думать ни о чем, кроме работы.

Симка взяла кружку с кофе и сделала аккуратный швырк. Могла не осторожничать: Вэ проверял температуру.

– Идеально, – четко произнесли ее губы.

Эта неделя у Симки очень важная – выборы Головы районного политического круга. Симка – политик, а все политики лгут. Такой склад характера. Но Симка – дело другое. Вэ невозможно обмануть, как и любого клеточника: они все до одного не воспринимают слова на слух, но с феноменальной точностью распознают тона и полутона человеческой речи. Именно они выдают истинные намерения говорящего, но люди акцентируют внимание на словах, поэтому так легко попадают в клетку лжи.

Симка была честна всегда и во всем, и Вэ восхищала ее верность правде и своему мнению. Она жила политическим кругом, одна из первых приходила на работу, а уходила последней. И даже по возвращении домой могла час простоять у подъезда, терпеливо выслушивая жалобы и предложения соседей. Наверняка она и им сможет помочь. Конечно, тогда, когда станет Головой. Порой такая страсть к политике казалась Вэ одержимостью, порой он думал, что, если бы Симка была клеточницей, внутри нее по меньшей мере жила бы целая стая птиц, вопреки природе и всем законам. А как иначе объяснить эту неутомимую страсть к своему пути? Район заслуживал такую Голову, как Симка. И это только начало ее головокружительной карьеры. Ведь у такой удивительной женщины непременно будет великий путь.

Симка поцеловала Вэ в щеку, провела пальцами по прутьям клетки, расстегнула несколько пуговиц на рубашке, чтобы увидеть горящую О, и, бросив свое коронное «и не забудь выбросить мусор!», попрощалась и выпорхнула за дверь.

В окно билась муха. Вэ открыл его настежь, выпустил заложницу и долго смотрел вслед убегающей Симке на ее ножки в прозрачных колготках и цокающие по асфальту красные туфельки.

Все-таки люди бывают разные.

Красная птица билась в груди отца, а потом погасла. Птицы бились в груди сотен, тысяч…