— Тени прошлого!

— Великие пророки!

— Рукопись-то вы правильно прячете. — Отхлебнул коньяк Корновский и затянулся папироской. — Не время сейчас, и вообще появится ли в ней надобность?

— Что-что?

— Сжечь бы её от греха. Я, правда, мельком глянул, но уловил из ваших зажигательных суждений. Не время. Поберегите себя.

— А кому я вреден, Глебушка? Кому дорога или будет помниться моя жизнь, мои мысли, вот и ты меня уже осуждаешь…

— Что вы, Исак Исаевич, и не думал. Но сейчас неопасно только с девушками под ручку в парках и то разденут и разуют или надругаются, если жизни не лишат. Как тут у вас по ночам? Шалит шпана?

— Дома горят на окраинах, — тут же согласился старик. — А ночью постреливают.

— Вот. И я к вам с большой опаской пробирался, — выложил Корновский перед собой на стол браунинг.

— Беда! — отшатнулся от него собеседник и долго не отводил глаз.

— А вашего Ключевского спасла не спасла, в общем, уберегла от позорной кончины смерть после неудачной операции. Не слышали, наверное. Он в политику, по правде сказать, особенно не лез, но мнение на всё имел своё и не боялся озвучивать. Это он заявил, что в двадцатый наш век угодил случайно, по ошибке судьбы, позабывшей убрать его вовремя. Умнейшая, светлая голова!

— Гигант! Вот я о нём тоже в своих писаниях высказался…

— А Бердяева забудьте, его уже арестовывали несколько раз.

— Николая Александровича? Он же был в Союзе освобождения? И приговаривался к ссылке в Сибирь ещё в тринадцатом году!

— Не идеализируйте, Исак Исаевич. Бердяев всё больше философствовал по поводу мировоззрения революционной интеллигенции и к ссылке той приговорён за антиклерикальную статью. Читали его "Гасителей духа"? Так, кажется, она называется, я уж и не помню. В общем, в защиту монахов.

— Ну что ж, — не сдавался старик. — Мысли и демократическая философия некоторых передовых священников тоже сыграли значительную роль. Я как раз об этом не забыл упомянуть в своём труде. И ничего удивительного в том, что господин Бердяев арестовывался чекистами, не нахожу. Полагаю, это делает ему честь.

— Выдворили его за границу после того, как сам Дзержинский учинил допрос и предупредил господина Бердяева, если станет упорствовать или попытается возвратиться нелегально, будет расстрелян без суда и следствия.

— Принял мучения… — сник Исак Исаевич, осторожно поставил чашку с недопитым коньяком на краешек стола. — Ну что же. От злого, но, наверное, истинного пророчества — суд вершит победитель — не уйти. Это закон, вынужден согласиться, но и против Божьих законов восставать находятся смельчаки!

— Ильин ваш, Иван Александрович, с позором изгнан. Отплыв пароходом с сотней подобных ему сотоварищей, уже в Штеттине, наверное, шастает, а может, и в Берлине. Зарабатывает на антикоммунистических митингах, — сам с собой, уже не с собеседником, мрачно рассуждал Корновский, роясь пальцами, подыскивая в закуске подходящий кусочек съестного, слегка запьянев, гость не церемонился. — Но он может доиграться до серьёзных неприятностей. Товарищ Дзержинский — послушная смертоносная игрушка в руках Сталина. Ильина уберут в два счёта, достанут и за границей, если не утихомирится.

— Ты так близок с ним, Глебушка? — сжался на стуле старик. — С ними?

— Они — победители, вы же сами только что изрекли, — не взглянув на собеседника, окутался дымом папиросы Корновский. — Обанкротившихся игроков гонят от игрального стола.

— Ты к ним несправедлив, Глебушка.

— Думайте, как хотите, а мы с вами пригубим ещё и расскажите о себе. — Отхлебнув из чашки, он закинул ногу на ногу и глубоко затянулся папироской. — Как Евгения? Что Угаров? Где они? Что случилось? Я проторчал за углом их дома не один час, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо, но тщетно. Дом словно вымер. Она не в больнице? Где Угаров? Темнело, когда, потеряв терпение, я отправился искать вас.

— Жива Евгения…

— Писать мне она не могла… Некуда было писать. А весточку, записку со знакомыми?.. Не с кем!

— Дочка твоя жива, Глебушка. Правда, я её и сам не видел давно.

— Так что же?

— Пока жила с Угаровым, нужды не знала. Ребёночек у них. Мальчик. Уже большой, должно быть. — Старик запнулся, неуверенно глянул перед собой и тут же отвёл глаза.

— Продолжайте, не молчите, — махнул папироской Корновский.

— Но эти…

— Чекисты, хотели вы сказать? Можно. Я ж говорил, я для них свой.

— Для них?

— И для вас, Исак Исаевич, и для вас. Пусть это вас не волнует.

— А что ж ночью?.. Я, право, не знал, что думать…

— Не стоит беспокоиться. Так надо. Я тут у вас в городе неофициально. Чтоб зазря не будоражить местное начальство в гэпэу и власть.

— Вы?..

— Ну сколько нужно убеждать! — Корновский даже изобразил улыбку. — Для вас я прежний Глеб Корновский, если хотите. И никто более. Так что с Евгенией? То, что она расторгла брак с Угаровым, мне недавно стало известно. Собственно, этим, можно сказать, и объясняется мой визит сюда.