После ужина, уложив детей, женщины долго сидели у окна. Лиза рассказала Тане во всех подробностях свою несложную, но печальную историю.

Шесть лет тому назад она вышла замуж за Алексея Кононова, одного из приятелей своего брата Василия, и уехала с мужем на прииски. Первые два года жили хорошо. Потом Алексей пристрастился к вину. В это время у Лизы началось острое желудочное заболевание. Болезнь быстро высушила ее. Алексей начал заглядываться на других. Начались ссоры. Так продолжалось около двух лет. Этой зимой Алексей ушел, оставил ее с двумя детьми.

— Вот тогда я вам письмо и написала, — закончила свой рассказ Лиза.

— А что же вы сразу к нам не приехали? Мы ведь вас тогда же ждали.

— Хотела я сразу ехать, а решиться не могла. Все надеялась — вернется он. Не меня, так детей, думала, пожалеет. Так и ждала все… А как война началась, его на второй же день призвали. Тут я собралась и поехала.

— Значит… и у них, — показала Таня на спящих Лизиных ребятишек, — отец тоже на фронте, — и, желая утешить Лизу, продолжала с мягкой улыбкой: — Видите, Лизанька, одинаковая у нас судьба. Вот и будем вместе жить. Я ведь тоже одна осталась. Старики мои прошлой осенью обратно на Урал уехали.

— Судьба одинаковая, говоришь, Танюша, — подняла на нее глаза Лиза, и крупные слезы побежали по ее впалым щекам, — нет, Танюша, не дай бог тебе мою судьбу испытать. А за утешенье твое спасибо. Век не забуду твоей доброты.

После первого же посещения поликлиники выяснилось тяжелое состояние здоровья Лизы.

— Нужна операция, и безотлагательная, — сказал ей осматривавший ее врач. И, заметив выражение испуга на лице Лизы, закончил нарочито строгим тоном:

— И бояться тут нечего. Опасна не операция, а бездействие… И так затянули. Так-то вот, голубушка.

Из поликлиники Лиза вернулась встревоженная и задумчивая.

— Ума не приложу, как быть, — говорила она Тане. — Ребят можно в круглосуточные ясли устроить, но это не раньше, как через неделю. Надо их на рентген сносить и другие справки собрать… А меня на операцию торопят. И так, говорят, запустила.

Таня испуганно посмотрела на Лизу. Она сама почти никогда не болела, и поэтому все болезни представлялись ей очень страшными; особенно боялась она операций.

И сейчас ей стало так жаль эту бледную, высохшую женщину, стоявшую перед ней с озабоченно-грустным видом. Ей от души захотелось выразить Лизе свое сочувствие. Человек простой и безыскусный, она скорее не умом, а сердцем поняла, что тут нужно не просто сочувствие или соболезнование, а нужна участливая помощь. И совершенно просто, как что-то само собой подразумевающееся, сказала:

— Конечно, Лизанька, запускать нельзя. А ребят оставь у меня.

— У тебя? — почти испуганно и вместе с тем обрадованно воскликнула Лиза. — Да как же ты с ними с четырьмя?

— Да уж как-нибудь, — растерянно улыбнулась Таня. — Возиться-то что с двумя, что с четырьмя — все равно.

Таня сказала это вполне искренне, хотя понимала, что это не все равно. Но для нее было ясно, что иначе поступить она не могла.

Через день Лиза легла в больницу на операцию.

Первое утро после ухода Лизы было очень трудным для Тани.

Когда малыши были отнесены в ясли и Таня, стоя на коленях перед шаловливо размахивающим руками Шуриком, торопливо одевала его, одновременно поясняя оставшейся домовничать пятилетней Наташе, где ей оставлено покушать и как закрывать дверь на крючок, протяжно запел второй гудок.

— Ох, опоздаю, — заволновалась Таня и, не застегнув всех пуговиц на Шуриковой курточке, подхватила сына на руки и, простоволосая, с косынкой в руке, заспешила к детсаду. Когда она вышла оттуда, до начала смены оставалось не более двух-трех минут. И Таня побежала бегом.

Третий гудок Таня услышала у дверей цеха.

Егор Иванович ожидал ее у машины.

— Ну, Таня, — весело сказал он, — сегодня будешь сама работать, одна. Я машину проверил, ножи выточил. Строгать можно хорошо. Начинай. Будет строгать плохо, не заладится — придешь за мной.

Таня с самого начала обучения с радостным нетерпением ожидала этого первого дня самостоятельной работы. Но сегодня она была измучена почти бессонной ночью и так устала от торопливых утренних хлопот, что никакой радости не почувствовала. Но чтобы не обидеть Егора Ивановича, который ласково улыбался и, очевидно, радовался за нее, уверенно ответила:

— Отчего ж не заладится? Обязательно заладится.

Таня положила первую кожу на подающий валик машины. Она никому и ни за что бы не призналась, что почувствовала робость. Однако это было так. Обучаясь под руководством Егора Ивановича, она выстрогала уже не одну сотню кож, но эта кожа для нее отличалась от всех предшествующих.

Это был ее первый шаг.

И хотя Егор Иванович все еще стоял рядом, готовый помочь в случае необходимости, она чувствовала, что ему, как и ей, было очень важно, чтобы эта помощь не понадобилась. Овладевшее ею волнение отразилось на ее живом лице.