— В Афинах, — сказала Валя.

— А кому посвящался этот храм?

— Богу Юпитеру, нет, Венере, — смеясь, сказала Галя.

— Правильно. Герострат сжёг храм Дианы в городе Эфесе. Изверги героя пытали, спрашивали, зачем он это сделал. Чтобы они отвязались, Герострат им ввернул: «Хотел прославиться».

— А по-вашему, зачем он сжёг?

— Из протеста. Это же очевидно. Так же, как и сейчас, эксплуатировали, сволочи, трудовой народ, а потом сходят в церковь, помолятся и совесть у них чиста. В Древней Греции жили такие же лицемеры. Герострат опередил своё время. Родился бы в начале двадцатого века, был бы рядом с Лениным.

— А Горбачёв — ваш главный враг? — засмеялась Валя.

— Не Горбачёв, а Хрущёв, — поправил девушку Истуканов. — Он обещал показать миру последнего попа и обманул народ. Хотя вся репрессивная машина была в его руках. Серёжа, нам надо будет с тобой забраться на Новодевичье кладбище, на эту монастырскую землю, и свалить с постамента его каменную голову, сработанную Эриком Неизвестным.

— Свалить голову? За это по головке не погладят, — вступил в разговор Гаврилов.

— А ты коммунист или хвост… То есть трус коммуниста. Тьфу-ты! Ты или трус или кто?

— Или хвост? — подсказала, смеясь, Галя.

— Пётр Виленович, а почему вы верующих и Россию ненавидите? — спросила Валя.

— Кто? Я? Да если хочешь знать, мы, коммунисты, — возмутился Истуканов, на глазах, краснея, — спасли в людях веру в Бога и тем самым Россию. К тысяча девятьсот семнадцатому году девяносто пять процентов крещёных людей формально обряды соблюдали, а веру в Бога утратили. А когда мы их толкнули в бездну, они опомнились. А так бы Россия исчезла, как Византия. Так что нам, коммунистам, церковники должны сказать спасибо. И за гонения, и за новомучеников. Что за вера без хулы и гонений? Любая вера крепко стоит только на крови.

— На крови мучеников за веру, — поправила Валя.

— Какая разница? Я что хочу сказать? Капитализм не может быть последней стадией развития человеческого общества. Если не поделятся, то рано или поздно всё у них отберут, а самих порубят на мелкие части, как капусту. Если и не их самих, то детей. Не детей, так внуков. Народ любит справедливость, чтобы у всех всё было поровну. А ты что, Валентина, веришь в загробную жизнь?

— Нет, — засмеялась девушка.

— Хотел сказать, на том свете тебе это зачтётся.

— Пётр Виленович, а у вас была жена? — спросила Галя.

— Была. Страстная. Страсть страстью, но надо же иногда о чем-то и говорить. А с ней было не о чем.

— Глухонемая? — не поняла Галя.

— Уж лучше была бы глухонемая, — усмехнулся Истуканов. — На мистике была повёрнута, обожала всё тайное и неизведанное.

Пётр Виленович взял в руки банку с надписью «Горный мёд», прочитал первое слово в названии как «горький» и в недоумении стал размышлять, для чего бы мог понадобиться такой продукт.

— Зачем нужен горький мёд? Тем, кто собирается бросить курить? Больным сахарным диабетом?

Незаметно для себя в раздумье он давал себе установку:

— Не сутулься, ты же гомискус эректикус, человек прямоходящий, у тебя прямостоящий.

— О жене, смотрю, вспоминаете, — засмеялась Галя.

— Что? — опомнился Истуканов. — Конечно, вспоминаю. Напоила ж из ладоней, приручила.

— Вы о себе, как о собаке.

— Хуже собаки был. Всё в прошлом, — и перспективы, и здоровье хорошее.

— Вот вы всё об утраченном здоровье жалеете, а чем вам, нездоровому, плохо?

— Здоровому всё в радость. Поел с радостью, в уборную сходил с радостью. А у больного все мысли только об утраченном здоровье. Ни поесть, ни оправиться, одни мучения. Да знаете, каким я парнем был? Я бил в морду, не глядя. Целовал девчонок взасос, всласть. Пил по семь бутылок водки в день. А вы что в жизни видели?

— Что вы всё жалуетесь, — сказала Валентина, обидевшись. — Коммунистов сейчас не трогают, не преследуют. Сидите себе спокойно в туалете, хоть час, хоть два.

— Вместо пьяницы Ельцина выберут другого президента, появится «солнце», а значит, и тень ему понадобится, то есть враги. За нас возьмутся.

— Зверушку вам надо завести, котика или собачку, подобрели бы с ней.

— Звери — существа неблагодарные. Хитрые, свирепые, человеконенавистнические.

— Откуда такие выводы?

— Откуда? Да в Харьковском цирке совсем ещё недавно дрессировщик работал. Зверей кормил, поил, шерсть их вонючую расчёсывал. Тяжелая работа, не высыпался. Выходя на арену, споткнулся и упал. Звери накинулись и разорвали его на части. Вдова пошла к директору цирка за утешением, а он ей говорит: «Ваш покойный муж сам виноват. Он в глазах зверей утратил авторитет. Звери такое не прощают». И отказал ей в материальной помощи. Ни копейки не дал. А другой медведь убил дрессировщика, завёл мотоцикл, тот его в своё время обучил на нём кататься, и уехал из цирка в лес. Там мотоцикл на просеке бросил, ошейник снял, и от лесных медведей пойди, отличи, — не опознаешь, не привлечёшь. А у того дети сиротами остались, да ещё и за угнанный мотоцикл вдове платить пришлось. Кто же они после этого? Зверьё, оно и есть зверьё. Тут тебе всё вместе: и цирк, и изнанка жизни. У Грешнова Васи собака Берта по двору, как бездомная, днём и ночью бегает. Он что, добрее от этого стал? Или кот Лукьян живёт у Павла Терентьевича. Огоньковы вынуждены из-за этого паршивца квартирную дверь всегда держать открытой, — заходи, кому не лень. Добрее от этого сделались?