— А насмешников?

— Я всё больше шутки ради, без злого умысла.

— Поверил, что донос пишу?

— С нашей-то историей. Да и с теми, кто грамоте обучен надо всегда быть начеку. Пугалом огородным сделаешь, внуки-правнуки смеяться будут. Правильно я говорю?

— С меня станется. Ты триста долларов обещал вернуть, так я за ними.

— Погоди ты… Сразу о долларах. Никуда они не денутся. Мать пожаловалась, что ты в очередной раз из дома ушёл, хлопнув дверью. Поведаешь причину или тайна сия..?

— Никаких тайн, работать надо, книгу писать. Ты вот живешь, хуже скота бессловесного и доволен, а я так жить не хочу.

— Тебя послушать, все те, кто книгу не пишут, живут неправильно. И потом, что значит «хуже скота»? Это как?

— Пьёшь, лжешь, чужой век заедаешь.

— Чем же это плохо? — попробовал Вася отшутиться.

— Всё же человеком в этот мир пришёл. А если так, то не должен жить, как животное. По крайней мере, не должен быть этим доволен. Твоё сознание человеческое должно напоминать тебе о мировой гармонии, в которой ты участвуешь. Страдать от скотской жизни ты обязан, если всё ещё человек. В аду у чертей будешь жариться на сковородке.

— С какой это стати? Черти праведников ненавидят, их жарить должны. Мне, как соратнику, водки нальют.

— Видишь, Ванечка, с каким монстром живу, — кокетливым тоном сказала Наталья и, подойдя, разворошила Ивану Даниловичу причёску.

— Не забывайся, — крикнул Василий. — Он хоть и мальчишка для тебя, но уже забрюхатил одну. Мать звонила, плакала.

— И тебе уже успела сказать? — растерянно спросил Ваня.

— О-о-о! — поощрительно засмеялась Наталья. — Я-то, признаться, думала, что ты девственником и умрёшь. Слишком ты для этого неземной.

Иван Данилович закрыл лицо руками.

— Кто она? — осторожно поинтересовался Василий.

— Да не знаю я, позвонила матери, не представилась, — не отнимая рук от лица, сказал младший брат.

— Всё ясно. Она сделает аборт, безнаказанно убьёт его ребёнка, и мой брат не в силах этому помешать! Не сможет защитить своего сына, спасти его! — завопил Василий, как помешанный. — Разрежут малыша на куски и бросят псам на съедение!

Слушавшая всё это Наталья, не выдержала и сказала:

— Не сыночка его на куски будут резать, а живую плоть той самой дурочки, что доверилась ему. Её, прежде всего, станут убивать, калечить, уродовать. И всё это, Ваня, по твоей милости. Признай это и смирись с этой мыслью!

— Да почему по моей? Услышьте меня! Я-то в чём виноват? Я ни с кем…

— А тем виноват, что сопляк! Жизни не знаешь! Не думаешь ни о девушке, ни о последствиях.

— Сама она во всём виновата! — заорал Василий, выступая в качестве адвоката младшего брата. — Она сама должна была предпринимать защитные меры. В конце концов предупреждать.

— Все вы одинаковые. Никакой ответственности не хотите брать на себя.

Наталья махнула рукой и вышла из комнаты.

— Видал? — сказал Василий. — С кем приходится жить? И почему всё так глупо? Зачем человек так жесток? А всё потому, Ваня, что человек несчастен. Да и ловушек вокруг полно. Они как капканы на протяжении всего жизненного пути расставлены. В детстве взрослые жить не дают, во взрослой жизни — дети.

— Глупость какая-то, — отнимая руки от лица, сказал Ваня.

— Именно! Глупость! — подхватил Василий. — Много в жизни глупости! И даже такие одаренные талантами, как ты, не застрахованы от неразумных поступков. Одна надежда на мечты. Они являются светом для человеков. Говорят, если много мучился, то за гробовой доской светлые ангелы утрут человеку его слезы. Я так и вижу его, милого.

— Кого?

— Своего ангела-хранителя с вафельным полотенцем в руках. Но это сколько же полотенец надо, чтобы всему страдающему человечеству глазки от слез утереть? Ну, да там, где обещают это, видимо, знают, сколько. Так и вижу эшелоны с белыми вагонами. Белые паровозы, машинистов в белоснежной форме, белый пар из белой паровозной трубы валит. Ангелы по облакам полотенца для утирания слёз везут.

— Красиво, — сообразив, что триста долларов ему не видать, произнёс Иван Данилович.

— Согласись, ведь в этой жизни нам только и остаётся, что мечтать. Другого же утешения нет. Я, как подумаю, что есть такие люди, которые даже мечтать не умеют, — страшно за них становится. Им-то каково? Тут откинешься на спинку стула, зажмуришься и представишь себе всё, что только душе угодно. И веранду собственного дома, и лужайку перед ней, фонтанчик, слетающихся к воде белых голубей из собственной голубятни. Сидишь на веранде в кресле-качалке, до твоего слуха доносится воркование красивых птиц, шелест листвы собственного сада, смех детворы, играющей в саду. А там — рядами яблони, вишни, сливы, грядки с клубникой, огород с зеленью. Там, в теньке, прямо у грядочки с лучком особенный столик, тумбочка с холодильничком и крантик с водой. В холодильничке — водка, пиво, квас, без всяких там прикрас. Сыр, колбаса, буженина, сало. В тумбочке — хлеб, тарелки, вилки, ножики. С грядочки лучок вынимается, тут же, под крантиком вымывается. Стопочку стограммовую хлопнешь в жаркий летний денёк. Лучком, сальцем, хлебушком ржаным всё это закусишь, — и будет тебе счастье! А в саду зреют на ветках, наливаются соками яблочки. Птицы на ветвях сидят, песни поют. Солнце отражается в струях фонтана, играет с тобой, «зайчиков» пускает прямо в глаза. Ну, не прелесть ли?