М и ш а. Мама ведь.

К с е н и я И в а н о в н а. Ну и вопросик я задала. Нет, он прав. Я еще, очевидно, молода. Мне еще надо умнеть, чтобы быть ему под пару… Хоть бы постареть как-нибудь, что ли?

М и ш а. Не надо… Ему с вами хорошо.

К с е н и я И в а н о в н а. А ты откуда знаешь?

М и ш а. Видно же… Я даже сначала сердился.

К с е н и я И в а н о в н а (радостно). Ну да?

М и ш а. Честное слово.

К с е н и я И в а н о в н а. А ты — прелесть. И вообще ты на него похож.

М и ш а. Я его сын.

К с е н и я И в а н о в н а (смотрит на часы). Прямо хоть лбом о стену…

М и ш а (тоже смотрит на часы). Двигаются…

К с е н и я И в а н о в н а. Ну, Миша, ну давай, ну говори еще о чем-нибудь.

М и ш а. О чем?

К с е н и я И в а н о в н а. Не знаю… Ну расскажи что-нибудь про себя. Ты спортом увлекаешься?

М и ш а. Вообще-то не очень. Зимой — лыжи, коньки, летом — плаванье. Это я люблю.

К с е н и я И в а н о в н а. Это интересно. И лыжи и коньки… (Опять начинает прохаживаться.)

Т е р е х и н лежит. Г о н ч а р о в сидит около него. П р о з о р о в укладывается.

Г о н ч а р о в. Как подумаю, что сейчас вся жизнь Владимира Степановича решается, — не могу спокойно сидеть.

Т е р е х и н. Да уж…

П р о з о р о в. Не дай бог что… Большая будет потеря.

Г о н ч а р о в. Типун вам на язык.

П р о з о р о в. Я совсем в другом смысле… Дай ему бог здоровья. Наоборот. Что вы… Я — всей душой. Надо бы обязательно что-нибудь купить ему к выздоровлению. Ну там, шкатулку какую-нибудь. Палех. Тройка, скажем… Или попросту — набор вин.

Т е р е х и н. Тсс. (Прислушивается.) Или мне это кажется?

Г о н ч а р о в. Да что?

Т е р е х и н. Будто за окном кто-то кричит… То кричат мое имя-отчество, то номер палаты… «Николай Иванович»… «Сорок два»… Слышите?.. Или мне это кажется?

Г о н ч а р о в. Страна кличет своего героя.

Т е р е х и н. Я серьезно… Вот опять… Слышите? Может, я спятил?

Г о н ч а р о в. Минуточку. (Прислушивается и говорит спокойно.) Спятил. Галлюцинация на почве алкого… (Прислушивается.) Нет, как будто что-то есть.

Т е р е х и н. Не что-то, а — «Николай Иванович»… А теперь — «сорок два»… Откройте окно, пожалуйста.

Гончаров открывает окно. Слышатся издалека периодические выкрики: «Николай Иванович!..» Потом, через паузу: «Сорок два!..»

Г о н ч а р о в. Да, что-то есть… Сейчас взгляну, в чем дело. (Высовывается в окно.)

П р о з о р о в. Вы знаете… У меня все-таки была температура…

Т е р е х и н. Так ведь на минуточку же… Лето. Ветра нет.

Г о н ч а р о в (глядя в окно). Ребята какие-то.

Крики слышатся яснее.

Т е р е х и н. Это меня!

Детские голоса: «Сорок два!.. Николай Иванович!..»

Г о н ч а р о в (глядя в окно). Они идут от окна к окну. Школьники. И кричат. А им, очевидно, из окон отмахивают — дескать, идите дальше. Не туда кричите.

Детские голоса ближе: «Сорок два!.. Николай Иванович!..»

П р о з о р о в. Может быть, хватит? (Выходит.)

Г о н ч а р о в. Ай да пацаны! Надо же придумать! Эх, помахал бы я, да… (Вывернувшись, машет в окно рукой. Кричит.) Эй, ребята!

Детские голоса ближе: «Николай Иванович!.. Сорок два!..»

(В окно.) Тут! Здесь — сорок два! Тут ваш Николай Иванович! Стой, ребята! Тут он!

Детские голоса радостно: «Николай Иванович! Николай Иванович!..»

(В окно.) Сейчас подойдет. (Терехину.) А ну давайте к окну. Живо.

Т е р е х и н. Как же я? Без тапочек-то… Ведь тапочки отобрали.

Г о н ч а р о в (в окно). Сейчас. (Подходит к Терехину.) Держитесь за шею. Ничего. А ну, на полусогнутых, на забинтованных…

Терехин хватается за шею Гончарова и, придерживаясь за спинку стула, перебирается к окну. Высовывается. Слышен радостный детский крик, аплодисменты.