— Сани, — мужчина подхватил её и уложил на кучку сена, быстрым и хмурым взглядом оглядывая с ног до головы.

Ни говоря ни слова положил руки на живот. Девушка дернулась, сжалась и разрыдалась.

— Тише, тише, — Надин положила её голову к себе на колени и мягко похлопывала по плечам, — все пройдёт…скоро все пройдёт…все всегда проходит.

Руки Трита не светились, как у Акселя, но по телу разливалось приятное тепло.

— Кто тебя так? — тихо спросил он.

Раны не заживали полностью — на это не хватало сил, сдерживаемых браслетами, но удалось остановить кровотечение и предотвратить воспаление.

— Кауч, — Сани сморщилась от одного его имени.

Надин витиевато выругнулась.

— Как ты оказалась здесь? — спросила она.

Девушка грязными руками вытерла слезы и осторожно села.

— Я его подожгла, — по очереди глянула на лица родителей, пытаясь разгадать то, о чем они думают.

Мужчина с женщиной напряженно смотрели друг на друга некоторое время, потом Трит выдохнул и, убрав с лица волосы, заговорил.

— Как ты знаешь, существует не так много двуформных и каждого империя хочет контролировать и подминать под себя. Так получилось, что мы с …, - посмотрел на женщину, — твоей мамой обладаем очень редкими дарами. Надин — менталист, я — лекарь и боевик. У двуформных не рождаются дети двуформные, это скорее аномалия, а не закон наследования, — он вздохнул, размышляя, что же говорить дальше, — как ты знаешь, мы никогда не были примерными горожанами и то, что у нас будет ребёнок, было слегка незапланированно.

Сани сжала края своей измочаленной туники и отвела глаза.

— Поэтому мы спрятались в глухой деревеньке. Сменили имена. Надин и Трит — ненастоящие. Кассель. Глара, — указал поочерёдно на себя и на женщину.

Девушка напряглась сильнее. С ума сойти. И тут обманули.

— Два года нам удавалось не попадаться. Мы часто переезжали, но видели твои первые шаги, слышали первые слова. Потом нас нашли и единственное, что мы успели — это спрятать тебя у соседки. Вернулись через два года, а женщина оказалась давно похороненный и никто не знал, где может быть трех летний ребёнок. В столице наткнулись на тебя случайно. Через столько лет мы и не думали, что сможем снова когда-то встретиться с тобой. Да и не узнали бы, если бы Глара не почувствовала отклик, — мужчина длинными пальцами подцепил подбородок дочери и развернул к себе, — ты там была с Эстель, — начал говорить тише, — и мы не знаем, что было с тобой до этого и как ты оказалась в Инлании, но благодарны Богам, что ты оказалась жива.

— То есть вы даже не можете быть до конца уверены, что я — ваша дочь? — холодно, с каменным выражением лица ответила Сани, — чудесно. В 2,5 года та бабушка умерла и меня добрые родственники продали в цирк. Знаешь, считается, что дети податливее и гибче взрослых. Мы много где ездили и это и близко не было похоже на то веселье, которое все видят со своих зрительских мест, — Кассель убрал руку, сосредоточенно слушая девушку, — там же я подружилась с Эстель и два четырехлетних ребёнка, прибывшие в столицу с заезжим цирком, были настолько задолбаны всем этим, что решили бежать. Потом мы поняли, что в цирке было неплохо — нас там хотя бы кормили. А на улице каждый упавший кусок уже принадлежал кому-то. Не знаю, как мы выжили. Дальше ты в курсе.

— В курсе, — Кассель не сводил с дочери глаз, — нам нельзя было светиться и уж тем более нельзя было светить то, что у нас есть ты. Тогда мы выкупили тот дом в квартале беспризорных, нашли на улице лекаря-мальчишку, который бы смог лечить вас в случае чего. Через несколько лет появилась Валери. Мы делали все возможное, чтобы ты выжила.

— То есть, — Сани вздернула бровь, — оставить ребенка жить в квартале беспризорных, смотреть, как она недоедает, ввязывается в опасные авантюры, плачет, когда у неё на руках умирают другие дети — это ты называешь «делали все возможное»?

— Нам было важно, чтобы с тобой было все в порядке.

— А мне было важно знать, что у меня есть родители! Что я не брошенка с подворотни, не имеющая ничего и никого! Мне было важно знать, что меня любят и я нужна кому-то! — она чуть наклонилась к мужчине и зло выговаривала все это ему в лицо. Глаза жгло от слез — наружу прорывались все детские обиды, — ты говоришь «делали все возможное». Поздравляю. Вы провалились.

Кассель слушал её и не перебивал. У человека, который всю свою жизнь провел как преступник, было не так уж и много моральных ценностей. Он был готов отдать жизнь за Глару: так было всегда. И он защищал своего ребёнка как мог. Как умел. Как считал правильным на тот момент. И ему действительно было наплевать на окружающих. Главное, чтобы дочь была жива.

— Можешь не напрягать нас своими обидами, — раздался сбоку голос молчавшей до этого женщины, — квартал беспризорников был самым безопасным местом для тебя. Просто поверь. Ублюдок Кауч, — она сплюнула, — просто доморощенный жалкий импотент, который получает удовольствие от физического насилия. Но тебя не загоняли в ловушки собственных страхов и не заставляли захлебываться водой, сидя на стуле в пустой комнате. Те, кто хотел достать нас, использовали бы тебя и не посмотрели бы на то, что тебе пять лет или десять. Кауч просто ромашка в сравнении с ними.

Сани не дышала, пока слушала. Кауч ромашка? Серьёзно?

Откинулась на сене и сложила руки на груди, не смотря ни на кого из присутствующих. Обида съедала сердце. Они все равно должны были хоть как-то ей сказать!

— Чей ребёнок? — как обухом по голове прилетел вопрос.

Сани посмотрела на женщину, прожигая взглядом. Вот вроде менталист, а никакого такта.

Глара взгляд выдержала и чуть склонила голову вниз.

— Мне жаль.

Это было настолько искренне обезоруживающе и неожиданно, что Сани застыла, не моргая, не шевелясь, дыша еле-еле и не замечая, как по щекам снова покатились слезы.