Они расходятся; Эвдон спешит отыскать епископа и добивается отпущения; на время останавливается, но не совсем образумливается. Снова начинает, снова оказывается в сетях и удостаивается разрешения многократно. Наконец епископ довольно отведал этой потехи, и она ему опротивела; он объявляет, что Эвдон в своем непостоянстве хуже, чем в неизменной строптивости и былом упорном неистовстве. Он слезно вопиет ко Господу, заклинает народ, чтобы прокляла Эвдона земля, и призывает с небес отмстительную десницу. Восстает от этих воплей как бы спавший Господь [670] , низвергает врага Своего со скачущего коня и настигает гордыню его, переломив ему ногу. Узнавая первое из знамений Сатаны, Эвдон насилу добивается, чтобы епископ его выслушал, исповедает свои преступления, скрывая, однако, господство Ольги над собою. По выздоровлении, однако, он отвергает все с презреньем и гордостью и даже старается отомстить епископу, не побоявшемуся требовать возмещения по грехам и клятвам. Предатель, прежнего себя порочней, Эвдон восстает на Христа и избранных Его. Но, вспомнив о знаменье и о краткости жизни, он молит благоговейно и, будучи услышан, делается еще хуже. То он страшится, что смерть близка, то при мысли об оставшихся знаменьях обольщается тем, что жить ему еще достаточно, пока тот, кто назначен был его стражем [671] , случайной стрелою из руки мальчика не выбивает ему глаз. Тут уж раскаиваясь искренней — в испуге от второго знаменья, — хотя и недолго, он со всей скоростью летит к епископу и благодаря злосчастной ране даже после стольких вероломств удостаивается отпущения. Но убывает боль от ранения, возрастает любовь к беззаконию, и он, так часто падавший ниже себя, становится тошнотворен всей церкви и мерзок народу.

Тут прибавляет Ольга, коему он был предан, третью и последнюю египетскую казнь [672] — кончину его первородного сына, столь ему драгоценного, что после этого вся жизнь ему опостылела. В траурном платье Эвдон ложится на одр пепла и власяницы, так неподдельно раскаиваясь, так уязвляя злосчастную душу истинным сокрушением, что в краткое время его истощенная кожа прилипает к костям и дух едва держится в теле. Уже ему и вправду, хотя и запоздало, делается любезным раскаяние; он спешит ко всем, кому досаждал, и, преуспевая в увещании, всякого склоняет к милосердию как несравненным красноречием, так и очевидным злосчастием. Сопровождаемый ими всеми, с великой толпой отправляется он в Бове.

Он находит епископа вне городских стен подле большого костра, разложенного городскими судьями, чтобы ввергнуть в него колдунью. Издалека узнает его епископ и застывает с зябкой дрожью по коже. Затворяет от него утробу, чтобы не оказать милосердия, и скрепляет сердце, чтобы не исцелять недужного; непреклонно решает, что больше его не обманут, и затвердевает, как сталь. Подступает Эвдон, мягче обычного и много смиренней ожидаемого, жалкий и от слез в уцелевшем глазу, и от утраты выбитого, и кидается в ноги епископу перед костром. Но хотя должны были упросить за него искренние рыданья, тщетны мольбы знати и стон народа: они не волнуют и не колеблют епископа, помнящего Эвдоновы обычные плутни. Эвдон настаивает, выблевав весь яд до дна, не медлит разгласить господство обманщика Ольги, которое он доныне скрывал, и прочие их дурные тайны. Он настаивает, чтобы ему еще раз дали отпущение и наложили покаяние, и обещает его исполнить, каким бы трудным и суровым оно ни было. Епископ с клятвою ему в том отказывает, а он с неподдельным сокрушением, громким воем и плачем упорствует. Епископ отказывает наотрез и непреклонен в отказе — Эвдон же с таким искренним сердцем, такими искренними слезами настаивает, что уже добился прощения от всех своих врагов, что они пришли сюда сами за него заступиться и слезы из своих глаз, которые он часто понуждал литься против их желания, ныне пролить ко Господу. Он уже вынудил у врагов своих дружбу, землю умирил, небо отворил, правосудие Божье преклонил, и жалость приняла исповедь жалкого. Но сердце епископа все еще далеко от него; Бог внемлет, укрощает Свой гнев и снисходит, но человек, как видно, презрителен и горд. Настояниям князей и народа епископ отвечает, что он уверен, что Эвдон ни обетов, ни посулов не исполнит и что не должно жалеть строптивейшего притеснителя. Тогда тот, всю свою прежнюю жизнь жалкий, а теперь впервые по-настоящему достойный жалости, встает из-под ног безжалостного епископа, который еще не исполнил семьдесят раз седмерицею [673] , и чем сильней было беспокойство ходатаев, тем жесточе делалось его упорство. Тут Эвдон, струя обильные слезы, взнося горькие стоны, так что никто из окружающих, кроме епископа, не мог удержаться от плача сердца и глаз, молвил: «Пусть предаст мою душу Господь в руки Сатаны, коим, признаюсь, я предал мое тело, чтобы ее уже было не искупить никаким милосердием, если ныне я не исполню благоговейно все, что ты ни предпишешь мне в покаяние». Епископ же, прогневленный, недоверчивый и закаменевший, как бы искушая его и насмехаясь, неразумными устами произнес опрометчивый приговор, молвив: «Предписываю тебе за твои грехи прыгнуть в этот костер». А тот, будто получив с приказанием жизнь, обрадованный, так охотно, так скоро, так глубоко прянул в костер, что никто не мог последовать за ним, чтоб вытащить, пока весь он не истлел в пепел.

Читатель и слушатель могут рассудить, праведную ли ревность явил рыцарь и по разуму ли [674] , подчинившись опрометчивому приговору епископа неразумного и прогневленного. Какой пастырь заграждает овчарню пред овцой, пришедшей из пустыни, не отворяет, прежде чем услышит ее блеянье, не называет ее своей, узнает ее и не прощает, и не торопится за ней, предвидя, что она собьется с пути? Блудному сыну отец выходит во сретенье, ласково обнимает его и приемлет, одеждой лучшей облекает и упитанным тельцом насыщает [675] . Но этот жестокий отец приходящего отгоняет, ищущему хлеба предлагает камень, просящему яйцо дает скорпиона [676] ; не жезл отца, не грудь матери — нет, меч отчима у него и яд мачехи.

Может возникнуть вопрос и о спасении клюнийского монаха, который, оставив множество своих замков и несметные богатства, пришел в эту обитель, а по прошествии нескольких лет его сыновья и все знатнейшие люди его земли стали просить его сызнова править оставленными владениями так, чтобы он, не сбрасывая монашеского платья, послужил им в воинском стане как помощник и советник. Слезною настойчивостью они добились его согласия, и аббат дал разрешение. Ему велят выйти, но под запретом носить оружие, и, уладив дела, вернуться к миру и покаянию. Его прибытие в стан породило среди врагов устрашающие слухи, ибо он был муж великого разума и самой неукротимой удали. Итак, созвав своих и чужих, сколько смог, он поднимается против покоящихся и ждущих, что будет, и неистовствует против врагов в бурных нападениях, часто подступает к ним, оказывая отважную настойчивость, и благодаря этому часто изнуряет тех, кого находит неровнею себе и по хитроумию, и по крепости. День изо дня ободряются в своем унынии те, кого он обороняет, до того, что из-за своих успехов уже боятся того мира и договора с врагами, коего надеялись достичь с его приходом. Наконец враги, истощив силы и почти принужденные к сдаче, с коварным намерением просят перемирия. Он соглашается, приносит и принимает клятвы. Враги, однако, предупреждают срок перемирия; тайно собрав войско, сколько можно было, они приближаются, украдкой и без предостережения, и с ужасной громадой являются пред неготовыми. Вскакивает инок от людских криков и трубных звуков и со своими людьми спешит навстречу врагам. Они сходятся, начинается битва упорная, хотя неравная, ведь в расчете на перемирие инок отослал многих своих людей по домам. Стоя безоружным среди своих ратников, уже подающихся и почти отступающих, он восклицает, ободряет, повелевает, порицает, обличает, умоляет [678] , встает на пути убегающих и, бесплодно исчерпав все средства, коими безоружный может удержать вооруженных, внезапно хватает у оруженосца оружие, которое велел носить при себе ради защиты в непредвиденном случае, и, на время непокорный, но надеющийся все исправить, облекается им и ратников своих, уже не сомневающихся, но пустившихся в самое несомненное бегство, останавливает для битвы. Многочисленные толпы врагов он отражает одной десницей, вселяет страх в сердца, преклоняет исход сражения, превращая вражескую победу в истребление. Захвачена добыча и разделена по его усмотрению; возвращаясь восвояси с ликованием, он почти задыхается от солнечного зноя, своей тучности и тяжести доспехов, от коих отвык. Покинув станицу идущих, он входит в виноградник в сопровождении одного отрока и, сложив с себя доспех, ищет свежего ветерка; но тут один из врагов, укрывшийся в засаде с арбалетом, подбирается сзади, и, примечая наготу инока, украдкой, застав врасплох, пронзает его смертной стрелой и незаметно отступает. Чувствует инок, что смерть при дверях, жаждет исповедаться, но нет при нем никого, кто мог бы принять исповедь, кроме отрока. Он знает, что тот к этому делу неспособен, однако, лишенный другой возможности, исповедается ему, пред ним изливает всю душу и молит наложить на него покаяние, сообразное грехам. Отрок с клятвою объявляет, что ничего такого не видал и не слыхал. Инок не отстает от него с мольбою, простирается у него в ногах, всячески просит наложить на него взыскание по его грехам, а когда ему не удается вынудить у отрока то, в чем тот не смыслит, инок, подгоняемый смертным часом, наставляет его, говоря: «Любезнейший сын, предпиши мне, чтобы душа моя в муках и местах кары была истязаема без передышки даже до дня судного, лишь бы только по милосердию Христову была она спасена». Согласился отрок и этими самыми словами наложил на него покаяние. И скончался инок в вере Христовой, в доброй надежде и пылкой ревности покаяния.

И раз уж у нас зашла речь о смертях людей, суд о которых неясен, — один рыцарь из Малой Британии, потерявший жену и долго ее после смерти оплакивавший, обнаружил ее ночью в большой ватаге женщин в широкой, пустынной долине. Он дивится и страшится, и, видя ожившею ту, которую похоронил, не верит глазам и задается вопросом, что же станут делать фейри. Он решает схватить ее, чтобы, если он вправду ее видит, вправду радоваться ее похищению, если же его морочит призрак, чтобы никто не попрекнул его трусостью за то, что удержал руки. Итак, он ее хватает и много лет наслаждается союзом с нею, столь же отрадным, как и прежде, и имеет от нее детей, потомство коих, доныне многочисленное, зовется сыновьями умершей. Это было бы невероятным и диковинным повреждением природы, если б не осталось несомненных свидетельств, что это правда.

Эннон Зубастый, прозванный так из-за величины своих зубов, в полуденный час встретил прекраснейшую девушку в тенистом лесу близ нормандского берега. Сидела она в одиночестве, убранная царскими шелками, и безмолвно, смиренно плакала — прелестнейшее из созданий, даже слезы ей были к лицу [681] . Раскаляется юноша от зародившегося в нем огня. Дивно ему, как это столь драгоценное сокровище никем не охраняется и, будто падшая с небес звезда, скорбит, что коснулась земли. Он озирается, боясь засад в укромных местах, но, никого не найдя, смиренно преклоняет пред нею колени и почтительно к ней обращается: «Сладчайшая и светлейшая краса всего мира! принадлежит ли столь вожделенная ясность лица человеческому жребию, или некое божество, сими цветками увитое, сим сиянием облеченное, захотело явиться на земле своим чтителям — я радуюсь, и тебе стоит радоваться, что привелось тебе оказаться в пределах моей власти. Увы мне, что я избран послужить тебе! слава тебе, что по вещему наитию ты обратила свой путь к тем рубежам, где тебя примут с особым желанием!» Она же отвечает с такой голубиной невинностью, что поверишь, ангелица говорит, — та, что могла бы любого ангела обморочить, как ей вздумается: «Любезный цвет юности, вожделенный свет человеков! не преднамеренность и предвидение, но случай меня сюда привел. Против моего желания принес меня к этим брегам вместе с отцом моим, везшим меня невестою королю франков, корабль, бурею гонимый. Когда я вышла на берег с одной служанкой, что пред тобою (и рядом с ней вдруг обнаруживается служанка), буря сменилась попутным ветром и корабельщики с моим отцом унеслись под полными парусами. Я знаю, что когда они обнаружат мое отсутствие, вернутся сюда в слезах; но чтобы не сожрали меня волки и не напали дурные люди, я на время останусь с тобою, если поручишься за себя и своих людей, что не причинишь мне вреда; ибо надежней и полезней будет довериться тебе до возвращения на корабль». Эннон, прилежно внемля, видит, что желание его сбылось, пылко клянется ей во всем, что требовалось, и с великим ликованием препровождает обретенное сокровище к себе, являя обеим всю учтивость, какую может. Он вводит ее в дом и сочетается браком с этой выдающейся напастью, вверяет ее заботам своей матери и приживает с нею прекрасных детей. Мать его часто бывала в церкви, а жена — еще чаще; мать помогала сиротам, вдовам и всем, кто нуждается в хлебе, а жена — еще прилежнее. Чтобы держать неприязнь в желаемых границах, она на виду у людей совершала все с радостью, кроме лишь того, что избегала окропления святой водой и упреждала минуту освящения Тела и Крови Господних осторожным уходом, отговариваясь или большой толпой, или недосугом. Мать Эннона это подмечает и, встревоженная справедливым подозрением, всего опасаясь, с неослабным рвением пускается выведывать, что это значит. Она узнала, что невестка входит в церковь по воскресеньям после окропления святой водой и ускользает до освящения Святых Даров, и, чтобы дознаться о причине, провертела небольшую незаметную дыру в ее спальню и следила из своего укрытия. Рано утром в воскресенье, когда Эннон ушел в церковь, мать видит, как та входит в ванную и из прекраснейшей женщины превращается в дракона, а вскоре выскакивает из купели на новый плащ, постланный ей служанкой, и, разодрав его зубами в мелкие клочья, возвращается в собственное обличье, а потом услужает своей служанке на тот же лад. Мать рассказывает сыну об увиденном; тот посылает за священником; они застают женщин врасплох, окропляют святой водой, а те, вдруг подскочив, пробивают кровлю и с великим воем покидают дом, где обитали так долго. Не удивляйтесь же, что Господь взошел на небо с плотью, коли это позволено даже таким гнусным тварям, коих нужно тащить силком вниз. Доныне есть много ее потомков.

Мы знаем, что во времена Вильгельма Незаконнорожденного один человек отменных дарований, владелец Северного Лидбери, из ночного сборища женщин, водящих хоровод, похитил самую красивую, женился на ней и имел от нее сына. Король, услышав и о диковинной ее красе, и о диковинном похищении, изумляется, заставляет привести ее и поставить перед ним на Лондонском соборе и, выслушав ее рассказ, отпускает. Сын его Альнот, муж благочестивейший, под конец жизни частично разбитый параличом, когда врачи были побеждены и признали свое бессилие, велел отнести себя в Херефорд и в церкви блаженного короля и мученика Этельберта заслужил отпущение его заслугами. Посему, вернув себе прежнее здоровье, он даровал Лидбери в вечное владение Богу, Матери Господа и мученику Этельберту, и доселе епископ места сего владеет им в мире — шестой, как говорят, от того, кто получил эту землю из руки Альнота [683] , человека, чья мать растворилась в воздухе, на виду у многих людей, вознегодовав от попрека своего мужа, что он-де из среды мертвых ее выхватил.